Джеймс Паттерсон - Факел смерти

— О’кей, — сказала профессор, возвращая документ. — Что вы хотите обсудить?

— Сэра Дентона Маршалла, члена Олимпийского оргкомитета, — объяснил Найт, наблюдая за ее реакцией.

Фаррел напряглась, презрительно скривив губы.

— А что тут обсуждать?

— Его убили, — сказала Поуп. — Обезглавили.

— Обезглавили?! Какой ужас! Я не любила его, но это… варварство.

— Сэр Маршалл забрал ваш дом и землю, — напомнил Найт.

Фаррел снова стала жесткой.

— Забрал, и я ненавидела его за это. Его и всех, кто нагрел на этом руки под предлогом Олимпиады. Но я не убивала его. Я противница насилия.

Найт покосился на фотографию Фаррел с автоматом, но решил не дразнить гусей и спросил:

— Что вы делали вчера вечером примерно в десять сорок пять?

Профессор античной литературы отклонилась на стуле и, сняв очки, строго посмотрела на Найта красивыми сапфирово-синими глазами.

— Я могу отчитаться хоть за всю неделю, но не стану, если в этом не возникнет необходимости. Предпочитаю сохранять свою личную жизнь в тайне.

— Тогда расскажите нам о Кроносе, — попросила Поуп.

Профессор чуть откинула голову:

— Вы имеете в виду титана?

— Да.

Фаррел пожала плечами.

— Кроноса упоминает Эсхил, особенно часто в третьей драме из цикла об Орестее, «Эвменидах». Это три мстительные фурии, рожденные из крови отца Кроноса. А почему вы спрашиваете? Кронос не очень значительная фигура в греческой мифологии.

Поуп взглянула на Найта. Тот кивнул. Журналистка вынула сотовый и несколько секунд что-то в нем нажимала, говоря Фаррел:

— Я получила сегодня пакет от неизвестного, называющего себя Кроносом. Он взял на себя убийство сэра Маршалла. Там было письмо и вот это. Конечно, перезапись, качество так себе, но…

Журналистка полезла в сумку за копией письма, когда в кабинете зазвучала странная, бередящая душу флейта.

Профессор античной литературы замерла на месте после первых нот.

Мелодия звучала, а Фаррел, неотрывно глядя на сотовый, пришла в страшное волнение. Она дико огляделась, словно в кабинете вдруг появились осы, и судорожно подняла руки, собираясь зажать уши. При этом она задела шпильки, и они попадали на пол. Тюрбан из шарфа начал разматываться.

Фаррел в панике прижала шарф к голове, вскочила и кинулась к двери, выкрикнув срывающимся голосом:

— Господи, да выключите же это! У меня мигрень начнется! Меня стошнит сейчас!

Найт кинулся из кабинета вслед за Фаррел, которая пулеметной очередью простучала сабо по коридору и скрылась за дверью женского туалета.

— Какая неадекватная реакция, — сказала Поуп, выйдя за Найтом.

— Угу, — буркнул Найт и пошел обратно в кабинет, на ходу доставая маленький пакет-зиплок.

Вывернутым наизнанку пакетом он поднял одну из шпилек, выпавшую при бегстве Фаррел, как бы протер каждую шпильку пакетом и снова бросил их на стол.

— Что вы делаете? — шепотом спросила Поуп.

Найт закрыл полоску на пакете:

— Хулиган пишет, что волосок с конверта принадлежит женщине…

В коридоре послышались шаги. Найт поспешно сунул пакетик в нагрудный карман и сел. Поуп стояла, глядя на дверь. Через секунду в проеме появилась женщина намного моложе Фаррел, но так же безвкусно одетая.

— Извините. Я Нина Лэнгор, аспирантка профессора Фаррел.

— Она заболела? — спросила Поуп.

— У нее разыгралась мигрень, и она отправилась домой. Просила передать, что если вы позвоните ей в понедельник или вторник, она объяснит.

— Что объяснит? — спросил Найт.

— Клянусь, понятия не имею, — растерянно ответила Лэнгор. — Я никогда не видела ее такой.

Через десять минут Найт вслед за журналисткой поднялся к «Олдвич, 1» и вопросительно взглянул на швейцара. Тот кивнул. Найт сунул швейцару десятку и пошел за Поуп в бар, откуда доносились оживленные голоса.

— Музыка пробила Фаррел, — заключила девушка. — Она ее уже где-то слышала.

— Согласен. Она готова была бежать куда глаза глядят.

— Может, она и есть Кронос? — спросила Поуп.

— Воспользовалась этим именем, чтобы мы подумали, будто Кронос мужчина? Не исключено.

Они вошли в легендарный «Лобби-бар» — треугольной формы, с высоким сводчатым потолком, полом бледного мрамора, стеклянными стенами и прекрасной мебелью, уютно составленной группами.

Если в баре соседнего «Савоя» царил гламур, то «Лобби-бар» был заведением денег. Олдвич-стрит, находящаяся недалеко от Сити, впитала достаточно корпоративного лоска, чтобы «Олдвич, 1» стал магнитом для жаждущих банкиров, раскрасневшихся трейдеров и спешащих отметить сделку дельцов.