Паоло Ди Реда - Лабиринт тайных книг

Друид остался спокойным, и его состояние передалось Юлиану.

— Грань между жизнью и смертью только кажущаяся. Но то, что мы делаем в жизни, влияет на переход между ними. И сейчас ты, кесарь, стоишь перед выбором…

Юлиан знал, что друид прав. Он чувствовал, что его молодость, его жажда познания и поиск истины начинали уступать место усталости, которая все чаще склоняла его ценить земные радости больше, чем духовные искания. Но он еще не забыл о своем предназначении, о высокой миссии в этом мире — сделать его лучше. Главное — вырваться из пещеры.

— Да, многое зависит от тебя, кесарь, только от тебя. Ты должен выбрать правильную дорогу, понять, где свет и где тьма. Закон таков — родиться, умереть, возродиться снова и постоянно совершенствоваться. Любое твое действие должно быть составляющей цикла жизни, тогда твоя душа найдет эту дорогу.

Этот друид, Аллан Кардек, был, безусловно, незаурядной личностью. От его слов веяло спокойствием человека, обладавшего знаниями, недоступными для всех. Знаниями, связанными с иным, потусторонним миром. Миром мертвых, придававшим иной смысл существованию живых. Те, кто умирает, передают цель своего присутствия на земле тем, кто еще жив. Только тот, кто способен посмотреть в лицо смерти, понимает, что она лишь переход к свету… если, конечно, избранный путь был дорогой к истине.

Наблюдая за Юлианом, Кардек убедился, что кесарь понял все правильно и не причинит вреда кельтским племенам, которые будут верны ему. Верны до конца, до момента его смерти. Он знал, что ждет Юлиана: судьба его не будет счастливой, предназначение не исполнится. Он был избран, чтобы идти к свету, но остался пленником кровных связей, своей среды, из которой не смог вырваться. Он не прошел всего пути к истине, которую так ясно увидел из тьмы пещеры. «Родиться, умереть, возродиться снова и постоянно совершенствоваться» — таков закон.

— Священники Элевсина поручили тебе важную миссию, кесарь.

— Ты знаешь и об этом?

— Тебе сказали, кому предназначено то, что тебе доверено?

— Нет. По крайней мере, не назвали имя. Мне дали приметы, и сейчас я думаю, что…

— Ты знаешь, насколько важно то, чем ты обладаешь, для судеб мира?

— То, чем я обладаю, лишь средство, чтобы исполнить предназначение моей жизни. Я передам тебе то, о чем ты говоришь.

Юлиан посмотрел в глаза Кардеку. Ему показалось, что он уже видел этот взгляд. Где-то там, где встречаются все. И поверил ему без колебаний.

Бесконечный пляж. На горизонте — только море и небо. В последнем, прозрачном и безоблачном, две совершенные сферы: солнце, горячее и красное, как огонь, и холодная гигантская луна, до которой, кажется, можно дотронуться. Но это иллюзия: чтобы достичь ее, нужно отправиться в бесконечность.

Ни жарко, ни холодно. Нет ни вершины, ни основания. Любое определение приблизительно. Чувства без ощущений. Идущие по пляжу люди поднимаются на носки, вытягивают руки и всем телом устремляются вверх, к луне. Пока без надежды, но с уверенностью: в следующий раз они снова попытаются. Сейчас они еще как вырезанные из бумаги куклы — слабые тени того, чем были.

Солнце и луна, разделенные в небе и соединенные в море, по-прежнему отражаются блеском золота и серебра. Море. Спокойное. Неподвижное. Неизвестное. Тяжелое. Никому не дано увидеть, что скрывается в его глубинах и благодаря чему сохраняется это спокойствие. Иногда кто-нибудь погружается в него, чтобы никогда не вернуться. Уставшее море. Уставшее ждать. Уставшее омывать песок. Готовое забыть, чтобы начать заново.

Глубина. Возможно, это единственное спасение, единственная надежда. В море еще есть жизнь. Течет, никогда не останавливаясь, пересекая тела, заставляя содрогаться умы. Жизнь в глубине, может быть, лишь собственная идея моря, достаточная для этого измерения. Дорога к свету длинна. Трудно научиться движению в море забвения.

На пляже — только воспоминания. Память, неспособная продолжать быть чем то. Или возродиться. Потускневшие, бледные образы минувшего.

Люди пересекают полосу пляжа. Бредут, погрязшие в воспоминаниях, в которых не могут навести порядок. В попытках возродиться или рассеяться реминисценции бесконечно наплывают друг на друга. Но не могут ничего. Еще нет. Пока они, осужденные к кажущемуся вечным скитанию, смешиваются в неясном шуме и становятся лишь сожалением, переходящим в ностальгию.