Барбара Вайн - Пятьдесят оттенков темноты

— А как поживает твой молодой человек?

Должно быть, Иден раздраженно ответила: «Я не знаю, кого ты имеешь в виду, Джон», — поскольку отец рассмеялся и сказал, что не сомневается, что совсем скоро услышит свадебные колокольчики. Потом стал серьезным, вспомнив о тяжелых временах. Естественно, они ждут, когда окончится война, да?

Закончил он довольно трогательно. Иден будет держать их в курсе, правда? Отправит телеграмму, когда родится ребенок?

Брак моих родителей не назовешь счастливым. Они поженились в юном возрасте и происходили из разных слоев общества. Современные молодые люди, мои собственные дети, торжествующе заявляют:

— Но ведь брак не распался, правда? Они остались вместе. Разве это не доказательство?

Нет, не доказательство. В те времена люди не расставались — средний класс, не очень богатые. Просто не имели такой возможности. Они не изменяли супругам, не опускались до жестокости, не бросали друг друга. У них был дом, ребенок, они привыкали. А если оказывались совсем разными — не были едины душой и телом, счастливы вместе и несчастны в разлуке, — разве это основание расторгнуть брак, ценой скандала, удивления окружающих, обмана и больших расходов? Сомневаюсь, что родители даже задумывались об этом. Отец все так же раздражал мать своим глупым, наивным обожанием сестер, старомодной, рыцарской, пустой и бессмысленной идеализацией женщин, а мать в своей придирчивой ревности никогда не упускала возможности унизить его семью и высмеять родственников, в конечном итоге переходя к обвинениям в адрес всей английской буржуазии.

Я слышала, как она говорила отцу:

— Джеральд участвовал в высадке на Сицилии. Девятого июля прошлого года. Девятого июля. Отрицать бессмысленно — это история.

Он вышел из комнаты с бледным, напряженным лицом. Я тоже занялась подсчетами. Кто бы устоял перед искушением? Должно быть, подумала я, это самая длинная из известных беременностей.

10 мая пришла телеграмма от Иден. У ВЕРЫ СЫН. ОБА ЧУВСТВУЮТ СЕБЯ ХОРОШО. С ЛЮБОВЬЮ. ИДЕН.

Бытует мнение, что запоминать мы начинаем только после того, как научились говорить. Люди мыслят словами, и поэтому память тоже оперирует словами — следовательно, мы не помним ничего из первых двух или трех лет жизни, когда еще полностью не овладели речью. С другой стороны, существует гипотеза, что память формируется еще в утробе матери. Джейми говорил мне, что не помнит ничего, что происходило с ним до шестилетнего возраста (за исключением фантазий), и причина, по его мнению, заключается в том, что он был очень несчастен. Психика, защищая саму себя от страданий, блокирует воспоминания. Я же очень хорошо помню его детские годы, по крайней мере отдельные эпизоды. Что еще нужно маленькому ребенку, младенцу, кроме неустанной и преданной материнской любви, которой Вера окружила Джейми?

Может быть, знание о том, что случилось и как его использовали, словно пешку в игре, заставляет Джейми считать раннее детство несчастным? Думаю, именно это и произошло, потому что я не могла ничего перепутать — настолько глубокое впечатление произвела на меня перемена, произошедшая с Верой тем летом. На мою память не повлияла травма, а предвзятость или страх не исказили увиденное или услышанное. Разумеется, сама я тогда не испытывала сильных чувств — если не считать размышлений о материнстве и попыток представить, какой матерью буду я сама, когда придет время.

Джейми крестили в августе. Я собиралась к Вере на две недели, а отец должен был присоединиться ко мне на один день и одну ночь, чтобы присутствовать на крестинах. Хорошо, что мы приехали, поскольку больше никого из родственников не было — ни Иден, ни Фрэнсиса, ни Хелен. У меня в голове уже сформировалось представление о том, как Вера будет вести себя с ребенком. Все будет подчинено строгим правилам. Железный распорядок плюс фанатичное соблюдение правил гигиены — меня не удивила бы глажка простыней, а также выстиранных пеленок. Конечно, малыш не мог сбежать, когда нужно укладываться в постель, и его не приходилось искать в доме или на улице, но в его маленькие ушки можно было вложить правило, что шесть часов — это критическая точка, время, после которого любой благовоспитанный младенец должен находиться в кроватке.

Все оказалось совсем не так. Джейми был красивым ребенком — прямо-таки белокурый ангел. Вера писала, что у него глубокие темно-синие глаза, и это была единственная черточка, не соответствовавшая ее восторженному описанию. Его глаза, ясные, большие и внимательные, выглядели необычно и походили на переменчивый агат, словно их первоначальная синева вымывалась водой янтарного цвета. Лицо, щеки, ладони, ступни, запястья, лодыжки — все было округлым и шелковистым. Джейми исполнилось три месяца, и он уже начинал улыбаться, причем все его улыбки предназначались Вере.