Жан-Кристоф Гранже - Пассажир

Но и здесь при виде Януша не оживился ни один взгляд. Он уже засомневался, а в самом ли деле он прежде бывал в Марселе. Но он так вымотался, что все равно был не в силах куда-нибудь двигаться. Тем временем расправа завершилась. Жертва лежала на земле в луже крови и блевотины. «Я в аду» — мелькнуло у Януша. Окружающая мерзость, серость дня — было не больше двух часов, а уже начало смеркаться, — холод, равнодушие горожан — все это сливалось в картину бездны, постепенно затягивавшей его в себя.

Женщина ползком добралась до навеса над забегаловкой фастфуда и замерла. Януш заставил себя рассмотреть ее. Лицо превратилось в сплошной синяк, из которого выглядывали налитые кровью глаза. На разбитых опухших губах пузырилась розоватая пена. Женщина закашлялась и выплюнула обломки выбитых зубов, мешавших ей дышать. Наконец она уселась на крыльцо дома и, пока ее не прогнали, подставила лицо ветру в надежде, что он подсушит ее раны.

— Сама нарвалась, — вынес вердикт Бернар.

Януш ничего не сказал. Его приятель пустился в объяснения. Ненетта — избитая ведьма — была «женщиной» чернокожего Титуса. Он сдавал ее в аренду другим за пару монет, талон на обед или горсть таблеток. У Януша не укладывалось в голове, что беззубая пьянчужка могла хоть в ком-то возбудить желание.

— Ну и? — спросил он.

— А она спуталась с чужими.

— С чужими?

— Не с нашими, а из района Панье. И спала с ними за так. Хотя кто ее знает? Но все равно, Титус жуть какой ревнивый.

Януш смотрел на кучу окровавленного тряпья, когда-то бывшего женщиной. В руках у нее откуда ни возьмись появился картонный пакет с вином, и она жадно пила из него, сама себе оказывая «первую помощь». Судя по всему, она уже забыла, что ее только что избили до полусмерти.

Мир улицы был миром настоящего.

Без воспоминаний. Без будущего.

— А чего такого-то? — невозмутимо продолжил Бернар. — Ну, поцапались. Ну, подрались. Делов-то.

Ну, напились, про себя добавил Януш. По его подсчетам, Бернар приканчивал уже пятый литр вина. Остальные придерживались примерно той же диеты. Ежедневно каждый из них выпивал от восьми до двенадцати литров бормотухи.

— Пошли, — пихнул его в бок приятель. — Валим отсюда. А то тут уже плюнуть негде. Нечего одним и тем же клиентам глаза мозолить…

Нельзя сказать, что Бернар взял Януша под свою защиту Скорее, он мирился с его присутствием, потому что тот уже купил ему три картонки пойла. Вот тебе и первый урок, подумал Януш. Если нищий протягивает тебе руку, знай, что он ждет от тебя платы. А валюта здесь одна — спиртное.

Они снова пустились в путь. С моря дул холодный сырой ветер, пробиравший до костей. Янушу все никак не удавалось согреться. У него болели ноги. Руки задубели. Глаза слезились. Он шагал за своим провожатым как слепой, ничего не видя вокруг. Единственным раздражителем, на который он еще реагировал, оставались полицейские. Стоило ему заслышать звук сирены, увидеть проезжающую мимо машину с мигалкой или проходящих стражей порядка в форме, как он немедленно опускал пониже голову Он не забыл, кто он такой. Он — загнанная дичь. Беглец, подозреваемый в убийстве. Подозрительный тип, успевший наломать немало дров. Грязь, лохмотья вместо одежды и вонь дрянного вина служили ему маскировкой. Он прятался за ними, как за крепостными стенами. Но долго ли они простоят, эти стены?

Они с Бернаром уселись на небольшой площади. Януш понятия не имел, как она называется, впрочем, ему было на это плевать. Его понемногу охватывало то же безразличие, какое владело его новыми собратьями. Оно проявлялось в замедленности движений, апатии и общем отупении. Он сознавал, что, лишенный часов, утрачивает ощущение времени и пространства.

Его вернуло к реальности звяканье жестянки. Бернар уже стащил с ноги носок и, шевеля черными от грязи пальцами, снова демонстрировал прохожим свой трюк. Дзынь-дзынь…

— Всего одну монетку бедному альпинисту…

К ним подтянулись другие клошары. Бернар недовольно ругнулся. Упившиеся вдрызг, они и сами больше не попрошайничали, и отпугивали потенциальных клиентов. Один елозил лицом по тротуару, обдирая кожу до крови. Второй, спустив штаны, на четвереньках ползал вокруг своего дружка, не способного стоять на ногах, и пытался впихнуть ему в рот свой член. Чуть поодаль еще один произносил пылкую речь, обращаясь к стене дома, и время от времени потрясал кулаком, грозя небесам.

Януш смотрел на них и не чувствовал ни жалости, ни сострадания. Напротив, ярость, душившая его с самого утра, только усиливалась. Он не сомневался: несколько месяцев назад, когда он действительно выступал в обличье Виктора Януша, он уже ненавидел их. Эта ненависть поддерживала его и помогла ему выжить. Но неужели она толкнула его на убийство?