Лоран Ботти - Проклятый город. Однажды случится ужасное...

Когда он открывался ей — это случалось редко, но иногда он позволял себе расслабиться, — он рассказывал ей о городе, где творятся странные вещи… «Это особое место, где ничто не остается неизменным… оно захватывает тебя с первого взгляда и навсегда…» Он рассказывал и о своей матери, а однажды расплакался, заговорив о сестре.

Потом он исчез. Прошел месяц, другой. Долгое время она не могла рисовать, потом начала изливать свое отчаяние в картинах, которые буквально взрывались изнутри резкими оттенками оранжевого и красного. После она их все уничтожила.

Прошло три месяца, прежде чем она снова его увидела — сначала в газете, потом по телевизору. Ее любовник, мужчина всей ее жизни, ее призрачная, неуловимая любовь — Пьер Андреми был обвинен в… ужасных вещах. Она вспоминала некоторые его смутные признания, которые теперь обретали жуткий смысл, и со дня на день ждала прихода полиции. Но напрасно: ее никто не побеспокоил. Видимо, о ней не знали. Позже она поняла, что Пьер, очевидно, стер все следы их романа — впрочем, разве он оставлял где-нибудь следы?.. У нее даже не осталось ни одной его фотографии — кроме тех, что были опубликованы в газетах.

Она познакомилась с Даниэлем полтора года спустя. За это время от Пьера Андреми осталось неясное и мрачное воспоминание, превратившись в ее скелет в шкафу. Даниэля она, в отличие от Пьера, полюбила не с первого взгляда; некоторым образом один был противоположностью другого: вместо сумрачного обольстительного шарма — солнечный, живой, доброжелательный… немного пресный, но, в сущности, разве не это было ей тогда нужно? Чтобы прийти в себя, восстановиться, как принято говорить?

Когда Пьера оправдали и освободили, она уже полгода прожила с Даниэлем, в атмосфере счастья и спокойствия, почти не следя за развитием «дела Андреми» по газетам (хотя Даниэль наверняка должен был находить ее немного странной в те две недели, на протяжении которых шел судебный процесс). Она снова начала рисовать, и ее картины походили на Даниэля — это были красивые, светлые, пустоватые работы… Наконец был вынесен приговор, и темная волна вновь захлестнула Каролину с головой: Пьер был признан невиновным. Оказалось, что обвинения, медиаистерика, мрачные прозвища, которыми уже успели его заклеймить, — все это ни на чем не основано: лишь на роковой случайности, неожиданном ударе судьбы… Да, она встретила вердикт суда с огромным облегчением — из-за этого она даже забыла о некоторых смутных признаниях Пьера, о том, какое странное у него порой бывало выражение лица во время любовной близости, о его перепадах настроения, о его тайнах…

Он позвонил ей через неделю. Как он ее нашел? Она не знала. Ее фамилии даже не было в телефонном справочнике — этот номер принадлежал Даниэлю.

Она встретилась с ним, и эта встреча закончилась так, как она даже не могла себе вообразить, — страстными объятиями, в которых без следа растворились два года, прошедшие с начала процесса. Как только она села за столик в кафе напротив человека, лицо которого было наполовину скрыто козырьком бейсболки и темными очками, она подумала (эта мысль пришла ей и позже, когда они разговаривали о жизни в течение этих двух лет, в основном о ее жизни), что они похожи на двух злополучных любовников из фильма Трюффо «Соседка»…

Когда они неподвижно лежали рядом, обессиленные любовью, он сказал ей: «Это был последний раз… Я должен уехать. Мне нельзя оставаться здесь. Мое лицо слишком хорошо всем знакомо…»

Она ничего не сказала, ни о чем не спросила: Пьер уже стал частью ее прошлого, о котором она никогда никому не рассказывала. Да и как можно было сказать кому бы то ни было: «Помните Пьера Андреми, серийного убийцу? Это мой бывший любовник».

Через три дня она узнала страшную новость: он был застигнут на месте преступления и едва не схвачен, но в последний момент ускользнул. Целую неделю после этого ее рвало каждый день — от ужаса и отвращения к себе, влюбленной в монстра, и от страха, что монстр может снова к ней вернуться. И каком-то смысле он это и сделал: она вновь увидела его по телевизору, готовящимся совершить самосожжение. Глядя на эти кадры, она до крови кусала себе губы, чтобы не кричать, даже не вполне осознавая отчего: из-за кошмарного зрелища, когда самая большая любовь ее молодости и — она уже тогда об этом догадывалась — всей ее жизни сгорала у нее на глазах? Из-за ужаса, который внушал ей этот человек? Или из-за ужаса, который она отныне внушала сама себе?