Деннис Лихэйн - Мистик-ривер

В воскресенье утром Селеста проснулась с мыслью о трубах, проложенных в жилых домах и ресторанах, кинокомплексах и торговых рядах, составляющих костяк всех этих зданий, опутывающих своею сетью небоскребы от самой верхушки и ниже, этаж за этажом, чтобы влиться в еще более запутанную сеть канализационных стоков и труб, таящуюся под городами и поселками и объединяющую людей прочнее, чем язык, — и все это только затем, чтобы было куда деть нечистоты, отходы того, что мы поглощаем и извергаем из наших тел, жизней, выгребаем из наших тарелок и холодильных камер. Куда же все это девается?

Наверное, она и раньше задавалась иногда этим вопросом, но лениво, от нечего делать, как задумываешься подчас, почему самолет держится в воздухе, не падает, хотя крыльями и не машет; но теперь ей действительно необходимо было знать ответ. Она села в постели, взволнованная, озабоченная, и услышала, как внизу во дворе, тремя этажами ниже, Дейв отрабатывал с Майклом бейсбольные удары. «Куда же, куда это идет?» — думала она.

Должно же это деваться куда-то. Все эти канализационные отходы, мыльная пена, остатки шампуней и стиральных порошков, туалетная бумага и блевотина пьяниц в баре, смытые пятна от кофе, крови, пота, грязь из отворотов брюк и с воротников, застывший гарнир, счищенный с тарелок в мусорное ведро, окурки, моча и щетина, сбритая с ног, щек, лобка, — все это смешивается с таким же или сходным мусором, еженощно поступающим из других домов, и течет, как она понимает, по темным, зловонным, кишащим микробами трубам в сыром подземелье, пока не сливается в какие-то пруды или резервуары, а оттуда течет — куда?

Ведь в море это теперь не попадает. Или попадает? Ей смутно помнились какие-то судебные иски за несоблюдение экологической безопасности и что мусор теперь перерабатывают, но, может быть, все это она видела в кино, а в кино чего только не покажут. Ну а если не в море, то куда? Должен же быть какой-то способ. А потом она представила себе эти горы и горы мусора и уже не знала, что и подумать.

Она слышала стук мяча по пластиковой бите. Слышала крик Дейва «Вот так!» и визги Майкла, и раз или два тявкнула собака, так же коротко и резко, как шлепал мяч.

Селеста перевернулась на спину, только сейчас осознав, что спала голая и что уже одиннадцатый час. Теперь, когда Майкл подрос, спать можно сколько влезет, и ей стало немного стыдно, когда она вспомнила, как целовала в кухне в четыре часа утра свежую царапину от ножа на теле Дейва, стоя на коленях, чувствуя и страх, и волнение, как забыты были все опасения насчет СПИДа и гепатита, вытесненные этим внезапным желанием ощущать на своих губах вкус его плоти, прижаться к нему крепко-крепко. Потом, все еще не отрываясь от него, она скинула с плеч халат и стала ласкать его языком, склонившись над ним в короткой рубашке и черных трусах, чувствуя, как тянет сквозняком из-под двери, как мерзнут икры и колени. Страх придавал коже Дейва привкус горечи и в то же время сладости; лизнув рану, она провела языком выше, к шее, и, сунув руку между бедер Дейва, ощутила его волнение, напряжение, услышала, как участилось его дыхание. Она касалась языком его языка, запустив руку ему в волосы, и воображала, что может таким образом высосать из него всю его боль, все, что испытал он на парковочной площадке, может впитать это в себя. Она не отпускала его голову и прижималась к нему всем телом, пока он не сорвал с нее рубашку и не стал целовать ее грудь, и она приникла к его паху и слушала его стоны. Ей хотелось, чтобы Дейв понял: они одно, единая плоть, единый запах, одно желание и одна любовь, да, любовь, потому что теперь, когда она чуть не потеряла его, она любила его с новой силой. Его зубы стиснули ей грудь, и это было немножко больно, но она еще крепче прижалась губами к его рту, приветствуя эту боль. Пусть целует, пусть кусает ее хоть до крови, потому что так он питается ею, желает ее; его пальцы мнут ей спину, а страх его перетекает в нее, а его оставляет. Она впитает, выжмет из него этот страх, и оба они станут сильнее, такими сильными, как никогда раньше. Она в этом уверена.

Первые их свидания с Дейвом сексуально были совершенно необузданными; она приходила домой в их с Розмари квартиру вся в синяках, укусах, с расцарапанной спиной, измученная до последней степени — так, наверное, вымотан наркоман, после того как принял порядочную дозу. Ну а когда родился Майкл, вернее, когда Розмари с первой своей раковой опухолью поселилась у них, Селеста с Дейвом стали жить обычной и размеренной сексуальной жизнью благополучной супружеской пары, являющейся нескончаемым поводом для подтруниваний, анекдотов и примитивного юмора. Продлить ласки им вечно мешала либо усталость, либо отсутствие уединения, и обычно после нескольких минут любовной игры или поцелуев они тут же переходили к главному, которое с годами тоже превратилось для них уже не в главное — так, интерлюдия между прогнозом погоды и утренней передачей.