Сюзан Айзекс - После всех этих лет

— Нет, Том. Это кто-то из Шорхэвена. Послушай: все сходится. Ричи рано приходил домой в тот период. Я так радовалась. Я думала, он действительно пытается перестать так много работать. Он опять стал прежним Ричи. Но он не перестал изменять мне — просто он перестал ходить на коктейли и ужины.

На минуту Том сморщил лоб.

— Хорошо. Давай рассмотрим эти его ранние возвращения домой. Это вовсе не означает, что ему разонравилось бегать по приемам. Это означает, что женщина была замужем. Она должна была возвращаться к своему мужу — в Шорхэвен.

— Так кто же она? — промолвила я.

— Мы должны вернуться туда. Это нам и надо выяснить.

И тут мне пришлось объяснять мужчине, в которого я была влюблена, что «мы» для нас не будет существовать.

Том Дрисколл сделался таким сдержанным и невозмутимым, как только переступил порог Дартмута первого сентября. С годами он стал настолько хладнокровным, что я совершенно забыла, какой у него был живой темперамент. Мне пришлось об этом вспомнить, когда я отказалась от его дальнейшей помощи, — он не мог поехать со мной в Шорхэвен — стукнув кулаком по кофейнику и зарычав:

— Не будь идиоткой!

— Если меня схватят, схватят и тебя, — объяснила я ему своим хорошо поставленным голосом преподавателя английского языка.

— Ты полагаешь, я вообще ничего не соображаю? — завопил он.

Он встал и стукнул ногой по дивану. Лицо его было красным, но за всей этой яростью чувствовалось удовлетворение атлета, который выиграл соревнование. Но Тому этого было еще мало.

— Дело в том, — продолжал он, — что я и не собираюсь даваться им в руки.

— Но если ты будешь и дальше впутываться в это дело — ты попадешь именно к ним в руки.

Достаточно было всего несколько минут, чтобы выяснить, что еще оставалось несделанным и объяснить ему план дальнейших действий. В Нью-Йорке я беру машину и еду в Грейт-Нек, что в десяти милях западнее Шорхэвена. Как только стемнеет, я пойду на станцию и, прикинувшись запоздалым покупателем, возьму такси, чтобы ехать домой. Я устало брошу: «Шорхэвен».

Том уселся на край своего стола и вытянул ноги, снова вспомнив, что он холодный и спокойный человек.

— Тебе надо поговорить еще с тремя-четырьмя людьми, — сказал он, став неожиданно абсолютно невозмутимым. — Ты совсем не тупица, Рози! Бог дал тебе ум, чтобы думать. Ну как ты сможешь осуществить все это одна?

Он был так убедителен.

— Мы должны разработать такой план действий, чтобы я мог быть там, если тебе вдруг понадобится помощь.

Я отрицательно покачала головой. — Как ты можешь быть такой глупой? — снова закричал он.

— Я буду умницей.

Совершенно очевидно, что на диване он больше не мог вымещать свою злость и двинул кулаком по столу.

— Твоя голова настолько выше задницы, а ты света дневного различить не можешь. Неужели тебе не приходило в голову, что полиция будет ждать тебя в домах твоих друзей?

— Совсем не обязательно.

— Ты забыла о Картере. Да он, черт возьми, первым будет выслеживать тебя. И ты полагаешь, что его жена сбудет все так же мила с тобой и простит то, что ты чуть не прострелила голову ее мужа?

— Но это же был игрушечный пистолет?

— А откуда, черт возьми, ей это известно? А как насчет твоей подруги, которая писала эти идиотские стихи? Ты полагаешь, она угостит тебя мартини, когда ты свалишься ей на голову?

Я понимала, что Том прав: то, что он говорил, вызывало у меня нервную дрожь. И даже хуже. Пора с этим кончать. Достаточно. Все, что я хотела сейчас — найти мошенника-хирурга, который сделал бы мне нос, как у Элизабет Тейлор, и поселиться где-нибудь, где растут пальмы.

Все события произошли так быстро, что я не успела заметить, что остатки моей энергии иссякли уже три дня тому назад. Я выдохлась. Тишину и покой — любой ценой. На секунду я представила себе: Том дарит прощальный поцелуй Ходжо, прощается со своим бизнесом и всю оставшуюся жизнь проводит со мной на маленьком острове в небольшом домике на самом берегу моря — на окнах белые занавески, трепещущие от тропического бриза, и у нас большая библиотека.

Но это продолжалось не больше мгновения! Большое Дело Жизни Тома Дрисколла занимало почти двадцать четыре часа в сутки. Он уже не был тем необузданным в своих порывах мальчиком, каким был тридцать лет назад. Он стал важной шишкой с ограниченным кругозором. Его безрассудства хватит, быть может, лишь до полуночи. Если бы он даже дал мне кучу денег, как предлагал, и я верю, от всего сердца, какая будет у меня жизнь с чужим носом в каком-нибудь новом пальмовом городе? Как я смогу когда-нибудь узнать, женился ли Бен на «Подозрительной» и есть ли у него плаксивые, непереносящие лактозу дети — или он влюбился в молодую прелестную женщину? Кто сможет мне сказать, преуспел ли Алекс со своей музыкой, или он закончит карьеру где-нибудь на улице, а может, в тройке в полосочку будет искать супервыгодные контракты для какой-нибудь рок-звезды?