Крис Муни - В память о Саре

Вот только этот самый приятель мог молиться двадцать семь часов в сутки и все равно ничего бы не добился. После того, что он сотворил с теми маленькими девочками, его ждет куда более жаркий климат.

— Я собираюсь сделать себе бутерброд, — сообщил Фил Чаки. — Хочешь чего-нибудь?

Чаки покачал головой, и Фил поднялся на ноги, прошел по коридору и скрылся в кухне. Чаки же вернулся к статье, в которой рассматривались плюсы и минусы имплантатов для увеличения груди. Сугубо медицинская статья была интересной, спасу нет, но в ней ничего не говорилось о том, какую грудь предпочитают мужчины.

— Шейла Бреслер — ваша сестра, — слабым голосом прохрипел Джоуна.

Чаки захлопнул «Ньюсуик» и постарался придать лицу непроницаемое выражение, прежде чем взглянуть на клиента. Джоуна перестал раскачиваться. Он склонил голову набок, откинув ее на подголовник кресла-качалки, и Чаки показалось, будто эти мечтательные, отсутствующие глаза проникли ему в самую душу.

— Статья в «Глоуб», — прошелестел Джоуна. — Там шла речь о вашей сестре. Она умерла от передозировки героина.

Интервью было напечатано в «Глоуб» примерно месяц назад. Автором был один репортер из местных, решивший обсудить эпидемию героина в Саути, и Чаки ухватился за представившуюся возможность обеими руками. Ему хотелось показать всем, что его сестра была не просто конченой наркоманкой, загнувшейся в комнате дешевого мотеля.

— Я понимаю. Иногда боль оказывается такой сильной, что становится невыносимой. Господь понимает это. Он не осуждает нас, а принимает такими, какие мы есть. Не носите боль в себе. Если вы отпустите ее, Господь освободит нас. Он исцелит вас. Поверьте мне.

Чаки швырнул «Ньюсуик» на край стола и встал. Колени его щелкнули. Не говоря ни слова, он вышел из гостиной на кухню.

Фил отложил бутерброд.

— Что стряслось?

— Выйду покурить.

Чаки снял с вешалки свой темно-синий бушлат и, сунув руку в рукав, понял, что он ему мал.

Это был не его бушлат, а Джоуны.

Правильно. У Джоуны откуда-то был точно такой же морской бушлат, как и у Чаки.

Фил обронил:

— Что-то ты белый, как стенка.

— Ты сможешь сам поднять его по лестнице?

Фил прикинулся оскорбленным.

— Чаки, долларовая бумажка и то весит больше этого старика.

— Вздремни, если хочешь. Я подежурю первым.

Чаки взял свой бушлат, надел его и вышел на заднее крыльцо. Потом, когда он будет лежать в больнице и врачи сумеют унять нестерпимую боль, он еще успеет подумать о том, как череда самых незначительных событий может сложиться в торпеду, которая к чертовой матери взорвет устоявшийся порядок твоей жизни.

Вызванный морфином психоз. Джоуна не помнил простых вещей, например, куда он положил свои очки и ключи, зато с легкостью мог вызвать в памяти воспоминания о детстве или статье в журнале месячной давности. Очень странно. Впрочем, Чаки уже приходилось сталкиваться с этим раньше. Когда рак груди у Труди, его мачехи, вступил в последнюю стадию, она иногда не могла вспомнить, кто он такой. А потом, ни с того ни с сего, вдруг начинала без запинки перечислять ингредиенты рецепта, который вычитала сто лет назад в «Книге о вкусной и здоровой пище». Морфин вырывал отдельные воспоминания, перемешивал их в кучу и создавал некое подобие памяти.

Слава богу, ночной воздух был прохладным, сладким и чистым. Стоит провести хотя бы час в этом доме с закрытыми окнами, когда плинтусное отопление разогревает все чихи и кашли Джоуны, и начинаешь ценить свежий воздух. Сейчас здесь было тихо, на улице не теснились машины репортеров — по крайней мере, он не видел ни одной. Бесконечный поток корреспондентов ненадолго прервался и иссяк. Прошлой ночью, примерно в это же самое время, Джоуна решил прогуляться. И он опять отказался воспользоваться ходунками. Они стояли на своем обычном месте, в углу у верхней ступеньки.

Чаки наклонился, взял их и потянулся. После первой передозировки Шейла ослабела настолько, что только с их помощью могла добрести до туалета. Она испробовала все процедуры детоксикации и лечения, какие только существуют на свете, но в конечном итоге все заканчивалось иглой. Она не могла жить без укола, и Чаки знал это. В глубине души он сознавал, что это лишь вопрос времени, и рано или поздно ему придется сказать «прощай». Он начал готовиться к неизбежному заранее, полагая, что заблаговременная печаль, если можно так выразиться, смягчит боль потери, которая ждала его в будущем. Он ошибался. Когда случилось самое худшее, избежать скорби и горя не удалось. Все равно приходится выделять кусочек души, в котором хранится память об утрате, и придумывать способ, как дальше нести свою любовь к этому человеку, чтобы не утонуть в ней. Чаки Бреслер не услышал сухого щелканья зажигалки, как не увидел и вспыхнувшего огонька, зато до него донесся хруст снега под чьими-то тяжелыми шагами. Когда он вскинул голову, стеклянная бутылка уже вдребезги разбилась о перила, обрызгав бензином его лицо и одежду, и пламя поглотило его.