Эрик Ластбадер - Кайсё

Но и наяву, отделавшись от сновидений, он чувствовал, что, стоит ему протянуть руку, и... вот корёку, доступ в неведомое, еще одна секунда и...

Однако утром, когда он окончательно просыпался, эта уверенность покидала его, он испытывал жгучее чувство потери чего-то важного, и слезы наворачивались на глаза.

Тем не менее Николас осознавал, что перед ним лежит целый еще не исследованный мир. И желание познать эту терра инкогнита более всего и удерживало его в Японии, хотя в значительной мере усложняло взаимоотношения с женой Жюстиной, которая мечтала вернуться в Америку.

Мысли о тоскующей по дому жене были очень болезненны. Николас опустил веки и прикрыл глаза руками. Даже сейчас, у себя в офисе, вдали от дома, ее боль передавалась ему, и душа его страдала подобно тому, как страдает душа человека, слышащего плач ребенка. И все же какая-то мрачная бездонная пропасть пролегла между ними. Когда началось это отчуждение? Николас увлекся Тау-тау, попробовал на вкус, примерил на себя и обнаружил, что чувствует себя в ней, как в старом добром пиджаке. Разлад, видимо, начался тогда, когда Николас обнаружил, что он тандзян. А может быть, он слишком далеко отошел от того мира, в котором живет большинство людей? Может быть, его взыскания в Тау-тау дали толчок к развитию своего рода аномалии, от которой он никак не может избавиться? Он не думал, что это так, однако преодолеть эту пропасть отчуждения был не в состоянии.

Иногда он испытывал явственное чувство гнева по отношению к жене. Вот уже сколько лет она живет в Японии, но не сделала ни малейшей попытки освоиться в этой стране. Своих друзей, кроме Нанги, у нее не было, да и с тем она подружилась в результате его настоятельных и продолжительных усилий. До сих пор она выражала типичное для западного человека недоумение по поводу нравов и обычаев коренных жителей, их церемониальности и вежливости. А хуже всего было то, что она начала выказывать слепую нетерпимость и открытое негодование в отношении японцев, — Николас не раз замечал это в ходе своих деловых контактов.

Следуя науке, преподанной ему Канзацу, Николас начал погружаться в себя, пока не достиг кокоро — сердцевины всего сущего. Затем, выбрав нужный ритм, начал воздействовать на оболочку кокоро, создавая психический резонанс, трансформирующий мысли в дела.

Чем глубже он погружался в Аксхара, тем плотнее его окружало отражение кокоро; сознание Николаса росло до тех пор, пока не заполнило всего пространства гимнастического зала и не вырвалось сквозь стены наружу. Он увидел раскинувшийся перед ним город, затем Николас как бы на огромной скорости пронесся через него, и образ городской суматохи начал затуманиваться. Одновременно с выбросом психической энергии спало ощущение каких-либо ограничений, и Николас вырвался из тисков Времени.

Снаружи, в блестящей темноте, прошлое, настоящее и будущее существовали лишь как бессмысленные определения несуществующих понятий. Он еще не знал, какой выбрать путь в этом пространстве или как лучше использовать его необозримые горизонты. На это уйдут многие годы испытаний и ошибок. Разумеется, хорошо было бы иметь советчика, но единственный другой тандзян умер у него на руках, раздавленный безжалостными силами Тау-тау.

Трудно сказать, как долго Николас исследовал этот свой новый мир, поскольку в таком состоянии понятия времени для людей но существует, ощущается лишь привкус того, что ты где-то снаружи, в окружении сновидений, в состоянии, когда часы и даже целые дни могут быть спрессованы до уровня микросекунд.

Когда Николас вновь открыл глаза, он чувствовал себя бодрым и освеженным; призрак несчастий Жюстины еще слабо витал в воздухе, но вскоре полностью рассеялся.

Во время его тренировки несколько раз принимался звонить стоящий в углу гимнастического зала радиотелефон, и, хотя Николас знал, что звонят именно ему, он не обращал на него внимания. Персонал привык к его непостоянному графику работы, сотрудники понимали, что если он не берет трубку, настоятельно беспокоить его следует лишь в случае крайней необходимости.

Николас постоял под холодным душем, затем попарился, вновь принял душ и переоделся. Даже образ его испускающей последний вздох малышки был на время вычеркнут из памяти.

За дверью гимнастического зала его ждала Сэйко. Верная своей рабочей этике, она захватила с собой папку с бумагами и, сидя на ступеньке винтовой лестницы, делала какие-то заметки, вносила исправления, словом, не прекращала трудиться на своего босса.