Эрик Ластбадер - Французский поцелуй

Когда он принял решение не отдавать Лес Мечей Волшебнику? Мильо не мог точно ответить на этот вопрос, но, по-видимому, не раньше того момента, когда понял, что независимо от того, отдаст ли он реликвию или не отдаст. Волшебник все равно организует убийство Сутан. Без сомнения, постарается убрать и самого Мильо. Но не сразу. Волшебник в таких делах никогда не торопился.

Понимание того, что решение оставить Лес Мечей у себя может стоить ему собственной жизни, не остановило Мильо. Не то, чтобы он не боялся смерти. Конечно, боялся. Но еще больше он боялся совершить то, что считал смертным грехом.

Таким образом он пришел к пониманию природы его страха перед Волшебником. Это был смертный страх, вызванный ненавистью, накопившейся на его сердце. Морфея поняла это сразу. С ее помощью Мильо смог увидеть в делах Волшебника квинтэссенцию жадности и порочности пришельцев с Запада — и французов, и американцев — в Индокитае. Другими словами, он увидал в Волшебнике темную сторону своей собственной личности.

Волшебник был для него чем-то вроде зеркала, которое природа держала перед ним самим. В этом зеркале он видел, как он пользовался своей женой и многими Другими людьми во Вьетнаме, Камбодже и Бирме. И все это было, уверял он себя когда-то, ради одной благой цели: воплотить его мечту об освобождении Индокитая от западного влияния, вернуть его в девственное состояние, которым он когда-то любовался.

И в этом же зеркале отразились зверства Пол Пота, развязавшего геноцид против камбоджийского народа, подчинение этой страны вьетнамским коммунистам, а через них — Советскому Союзу, который, в свою очередь, контролировал Вьетнам.

Желая так отчаянно очистить Индокитай от скверны эксплуатации, он только помог распространению заразы. Благодаря ему, народ этого полуострова воспринял идеи радикализма, столь дорогие для него, проповедуемые им с такой страстью, — и, воспринимая, перекосил их во благо собственных интересов.

Все эти мысли пришли ему на ум, когда он возвратился домой после последнего рандеву с М. Логрази.

— Я сказал ему, — едва дыша сообщил Логрази, — что присоединяюсь к нему. — Лицо у него было красное, как у закоренелого пьяницы. Под его всегдашней шинелью у него был одет вечерний костюм. Они явно не стыковались, давая ему вид человека, который куда-то торопится.

— И что же он на это сказал?

Они стояли в тени оперного театра. Широкий бульвар Капуцинов кишел шумными туристами. На весьма эклектичном фасаде театра, построенного в период Второй Империи, выделялась знаменитая скульптура Каппо «Танец», сейчас освещенная прожекторами так, что здание театра служило своеобразным маяком всего квартала.

— Он, кажется, не удивился.

— Я не это имел в виду, — уточнил Мильо. — Что он сообщил вам о своих планах?

— Они у него все крутятся вокруг трубопровода из провинции Шан для перекачки в Америку героина, — ответил Логрази. — В его планах фигурируют и Адмирал Джумбо, и Генерал Киу.

— Но это невозможно! — воскликнул Мильо. — Эти двое — злейшие враги.

— Ничего об этом не знаю, — сказал Логрази. — Я только знаю, что Вергилию нужны деньги — много денег.

— Зачем?

— Не знаю.

— Надавите на него, — посоветовал Мильо. Он подошел так близко к разгадке тайны Волшебника, что дух захватывало. — Вы с ним теперь партнеры. Он должен сказать вам все.

— Это не так просто. Я не хочу, чтобы он начал меня подозревать.

— Попытайтесь сделать это! — настойчиво повторил Мильо, снедаемый желанием разделаться с могущественным противником. — Делом первоочередной важности для нас является узнать, что у него на уме. Иначе нам его не одолеть.

М. Логрази кивнул.

— Понятно.

Сейчас, уставившись в ночь, царящую за окнами его кабинета, Мильо думал, что американец не понял ровно ничего. Только он сам и Волшебник понимали природу созидания и разрушения. Это еще одно доказательство того, что и в Азии абсолютная власть развращает тех, кто ей обладает, так же абсолютно. Но каково его собственное соучастие в преступлении? Если бы можно поворотить время вспять, дал ли бы он Пол Поту оружие, зная, что случится потом? Ответ на это был только один: да! Да, он дал бы ему оружие, если бы у него был один шанс из тысячи, что камбоджийцы используют оружие для освобождения своей страны от власти чужеземцев.

То, что другие назвали бы в нем эгоизмом, Мильо называл целеустремленностью. Просвещение бесполезно, повторял он своим ученикам — и, вроде, не без пользы! — если держать его при себе. Евангелие начало работать только после того, как его начали распространять.