Эрик Ластбадер - Французский поцелуй

— Если это шутка, то неудачная.

— Это не шутка, — заверила она его. — Это урок, который вы, французы, заставили нас заучить в Индокитае. У вас на это особый дар: насиловать нас и одновременно внушать идею вашего более высокого статуса в этом мире.

— Во всяком случае, это не мой дар. Я никогда не поощрял такой философии.

— Я не имею в виду тебя, милый, — успокоила она его. — Я имею в виду твоих соотечественников.

Мильо откинулся на спину, вдруг почувствовав себя нехорошо от такого разговора. Морфея поднялась на локте, заглянула ему в глаза, потом приложила руку к груди, чувствуя, как бьется его сердце. — Ну вот, а теперь я расстроила тебя.

— Твои слова тут не при чем, — откликнулся он и вполне искренно. То, что она сказала, не являлось для него откровением. Много лет своей жизни он потратил, пытаясь очиститься от грехов, совершенных в Индокитае его соотечественниками. Нет, у него испортилось настроение, потому что он вспомнил о Волшебнике. Ужасно, что его Немезида следит за ним, зная все о нем, о его прошлой жизни, и используя это знание для его собственных злобных целей. Мильо вдруг пришло в голову, а не тешит ли он себя иллюзиями, думая, что освободился от власти ЦРУ? Он понял, что ни о какой свободе не может быть и речи, пока он не узнал, какие планы вынашивает теперь Волшебник.

Морфея нежно поцеловала его в губы.

— Так что ты хочешь знать, милый?

Мильо смотрел мимо нее, в потолок, на котором переключающиеся на перекрестке огни светофора освещали сквозь просветы в занавесях лепную работу мастеров прошлого века.

— Я хочу, чтобы ты рассказала мне, — промолвил он очень медленно, — как тебе удалось освободиться от груза прошлого.

— Не уверена, что сумею, — призналась она. — Для этого ты прежде всего должен почувствовать себя азиатом.

— Ты хочешь сказать, почувствовать себя рабом и пленником? — спросил он, вспомнив в эту минуту о том, с какой степенью уверенности он может говорить о себе как о рабе американцев, на которых работал и, отчасти, продолжает работать. Как ненавидел он свое униженное положение! — Я знаю, что это такое, — сказал он.

— Я не могу тебе не верить, — сказала она, — но ты все-таки ошибаешься.

Вот он опять, этот всезнающий тон! Этого он уже не мог вынести и сказал ей все.

— Я долгое время был рабом у группы американцев, — начал он. — Они приказывали, и я подчинялся их приказам. Теперь я, кажется, нашел способ освободиться, но все еще не уверен, что смогу. Есть один очень опасный американец, который преследует меня много лет, и теперь он, я подозреваю, выследил меня не хуже ищейки. Вот этого человека я в самом деле боюсь. Только его одного.

Морфея погладила его лоб. — Он тебя уничтожит, — сказала она. — Ты знаешь, что он уже пытался это сделать.

— Что ты имеешь в виду? Он не пытался навредить мне.

— Нет, пытался, — возразила она. — И уже навредил. Чтобы удостовериться в этом, загляни в себя и взвесь ненависть к самому себе, накопившуюся в твоей душе. Ее в тебе именно столько, насколько он преуспел в своем замысле.

Он уставился на нее, обдумывая ее слова. Интересно, всякая ли истина, будучи высказанной, бывает так мучительно очевидной? В первый раз в жизни он почувствовал силу этой женщины.

— Ты можешь помочь мне, — сказал он. — Скажи, что мне делать?

— Прежде всего, отрекись от ненависти, — посоветовала Морфея. — Ненависть и страх — две стороны одной медали. Ненавидя других, мы боимся себя. Ненависть делает нас пленниками времени. Она, как болезнь, превращает минуты в часы. Откажись от ненависти, и все остальное приложится. Ты освободишься от времени, сбросив с себя груз прошлого.

— Ты говоришь это так, будто это все очень просто.

— Разве? Тогда я не так это сказала. Это очень трудно.

Мильо перекатился на живот, взглянул ей в лицо, потом перевел взгляд на ее нагое тело. — Для этого, наверно, требуется много внутренней дисциплины, — сказал он, — чтобы освободиться от ненависти и от страха.

— Да, много, — подтвердила она. — И еще чувства.

— Чувства?

— Надо научиться любить даже врагов. Я бы сказала, особенно их. — Она приложила ладони к его щекам. — Вот этому ты научил меня, милый, когда я влюбилась в тебя.

— Значит, я для тебя был более, чем любовник. Я был еще и учителем, в придачу.

— Учителем, — сказала она, — и врагом. Мильо отпрянул. — Ты думала обо мне, как о враге? — Он смотрел ей в лицо все больше и больше осознавая, каким же ослом он был, когда думал о ней с презрением! Неужели он делал с Морфеей то же самое, что его соотечественники делали с Вьетнамом и Камбоджей? Он пользовался ее телом, не давая себе труда осознать, что он делает и с кем. Говоря ее собственными словами, насиловал ее и одновременно внушал ей идею своего более высокого статуса в мире.