Эрик Ластбадер - Черный клинок

Через десять дней Хэм вернулся в Токио. К тому времени их план имел уже законченный вид, все детали в нем были продуманы с военной точностью, свойственной уму Хэма.

Командованию план понравился. Еще больше понравился он чиновникам соответствующего ведомства в Вашингтоне - людям, с которыми Торнберг когда-то вместе ходил в школу и с которыми поддерживал тесные связи уже сорок лет. По душе им пришелся и сам Хэм. Более того, они прониклись к нему уважением. Он напоминал им Конрада-старшего, которого они тоже любили и уважали и с которым их связывала взаимовыручка и многочисленные выгодные сделки.

Выслушав Хэма, они ухватились за план Конрадов со стремительностью змеи, охотящейся на крыс, и единодушно решили, что Хэм - идеальный исполнитель. Все они замолвили где надо слово, и в итоге Конрад-младший в приказном порядке был переведен в Вашингтон м с честью уволен в запас. Он запомнил этот день навсегда. Его парадную форму украшали боевые награды, хотя ему ни разу не довелось непосредственно участвовать в боях с противником. Это обстоятельство несколько огорчало его.

Уйдя с действительной службы, Хэм отнюдь не отошел от армейских дел, а просто сменил одних хозяев на других, зато в результате этого на несколько огромных шагов приблизился к вершине власти, на что отец нацеливал его с самой ранней юности.

- Ты не будешь счастлив, не обладая влиянием, - говорил он своему двенадцатилетнему сыну. - По понятиям большинства примитивных народов, через год ты станешь взрослым мужчиной. Именно так я и буду к тебе относиться.

Хэм помнил, как отец положил ему руку на голову, и воспринимал теперь этот жест как некое благословение, будто Конрад-старший превратился в те минуты из миллиардера в епископа. Ему запомнилось отцовское напутствие: "Действуй так, чтобы я гордился тобой и чтобы приумножалась слава нашей фамилии". И Хэм, подобно рыцарю-тамплиеру, настроился с тех пор именно на эту цель.

Теперь пришло время, когда оба Конрада - отец и сын - решили объединить силы. О лучшем Хэм и не мечтал. Они совместными усилиями уточняли и шлифовали свой план, основная идея которого заключалась в том, чтобы Япония в ее современном виде перестала существовать. Цель казалась обманчиво простой, поскольку считалось, что для этого достаточно лишь устранить самонадеянного Наохару Нишицу.

Согласно плану, Юджи Шиян, получив достаточное количество материалов, компрометирующих Нишицу, должен был начать против него открытую кампанию, которая, как ожидалось, увенчается бескровным переворотом. Движущей его силой стало бы утонченное понятие японцев о чести, и в итоге все связанные с Нишицу правые японские миллиардеры преклонных лет лишились бы не только постов в корпорациях, но и своего влияния. Тогда, подобно тому, как это произошло в Восточной Европе и в России, в Японии сформировалось бы новое общество, больше устраивающее Запад, в особенности Соединенные Штаты. Это было бы общество, ориентированное на потребление, а не на накопление, и его опорой стали бы молодые люди, желающие жить не прошлым - воспоминаниями о войне на Тихом океане, - а настоящим, будучи способными прислушаться к голосу разума и понять, что американский путь всегда был и остается единственным, обеспечивающим успех в международных делах.

- Лицемерие - проклятие цивилизации, - продолжил свою мысль Хэм, наслаждаясь великолепным гамбургером.

Он считал, что во всем округе Колумбия не умели готовить гамбургеры лучше, чем здесь. На улице не было видно ни одного белого. В закусочной сидели одни чернокожие, буфетчик и повар тоже были черные. Редкие автомобили, это касалось и полицейских патрульных машин, заезжали в вашингтонское гетто ночью. Но Хэму было безразлично: гетто так гетто. Вашингтон, как и большинство крупных городов США, даже в большей степени делился на имущих и неимущих. И Хэму, захваченному идеей плана, особенно нравилась его потенциальная возможность изменить лицо мира, улучшить, как он горячо надеялся, положение обездоленных.

Хэм презирал имущих за их изощренные манеры, за узость взглядов, за болезненное пристрастие к соблюдению условностей. Они не понимали, что в целом человечеству глубоко наплевать и на манеры, и на изысканную речь, и на условности. Он открыл для себя, что здесь, в гуще народа, ощущается нечто вроде сдерживаемой злости. Это подействовало на Хэма отрезвляюще после общения с богатыми обитателями Джорджтауна, Капитолийского холма и Чеви-Чейза со всем их апломбом и озабоченностью относительно своей безупречно белой репутации. По крайней мере, злость - чувство чистое, без всякой двуличности, против которой он сейчас выступал.