- Нет! - простонал Вакарэ.
Давление ее пальцев не увеличивалось, и на какой-то миг Вакарэ вообразил, что его пощадят. Но тут же почувствовал дикую боль, будто в глазницы вонзили кинжалы.
- Нет! - закричал он изо всех сил.
Он попытался вырваться, но Ивэн ухватила его еще крепче. Достопочтенная Мать, прикоснувшись лбом к его лбу, больше не давила на глаза пальцами. Поддерживался лишь физический контакт, а "макура на хирума", врубившись в зрительные нервы, проникла по ним в мозг, а там таинственным способом принялась извлекать из Вакарэ его индивидуальную сущность, все его неповторимые особенности. Так Достопочтенная Мать извлекала из своих жертв их "макура на хирума" и добавляла к своей.
- Нет!
Процесс уже начался, и теперь ни человек, ни Бог не могли остановить его. Несмотря на сильные руки Ивэн, тело Вакарэ изогнулось дугой так, что от жуткого напряжения затрещал позвоночник. Затем он, расслабившись, снова упал на татами и стал дергаться в конвульсиях. Его движения потеряли координацию, и теперь он мало походил на человека, будто Достопочтенная Мать высасывала из него не только "макура на хирума", но и человеческую сущность.
- Все кончено, - проговорила наконец она, ощущая во рту вкус крови и ртути - признак присутствия "макура на хирума".
У нее кружилась голова, как будто от чрезмерного употребления спиртного. Поднимаясь с колен, она подала сигнал Ивэн. Та стремительно наклонилась и вонзила большие пальцы в глаза Вакарэ. Ее "макура на хирума" придала этому движению громадную силу, от которой его голова запрокинулась назад так резко, что хрустнули шейные позвонки.
* * *
По завершении последней серии экспериментов Торнберг не отправился домой. С одной стороны, сломалась главная центрифуга с компьютерным управлением и некоторые наиболее важные анализы проводились на старых приборах, практически вручную. Из-за этого ему пришлось пробыть в "Грин бранчес" целых пять часов вместо обычных двух.
С другой стороны, он испытывал необычайную депрессию. На его состоянии сильно сказался двойной шок - предательство сына и смерть Тиффани. Возможно, он начал стареть и стал слишком чувствительным, впадая в ту самую сентиментальность, которую когда-то с презрением подмечал у собственного отца. Тогда он твердо сказал себе, что если таков конечный удел всех стариков, в связи с увеличенной или пораженной раком простатой, то это не для него. Как же все-таки старость подавляет человека. Ощущая ее на каждом шагу и зная, что ждет тебя в конце этого пути, поневоле затоскуешь о той жизни, которой ты жил когда-то, так давно, что, кажется, с той поры прошли столетия. Бесспорно, есть что-то поистине славное в том, чтобы погибнуть во цвете лет, как Александр Македонский, - идти все быстрее от победы к победе, а затем вдруг разом отправиться в небытие.
Никакого упадка сил, никаких особых изменений в общем состоянии, просто в крови угас огонь и мало-помалу тебя подводит твое тело. И мозг. О мозге тоже нельзя забывать, ибо что толку от обновленного тела, если мозг продолжает атрофироваться. Боже мой, если задуматься, что такое ад, то вот это состояние и есть тот самый ад.
Помолодевший, если считать на годы, но усталый, как под бременем веков, Торнберг удалился в свой офис в юго-западном углу на третьем этаже. Отдыхать.
Ему пришло в голову, что это даже хорошо, что он здесь. Пустота его огромного дома стала в последнее время невыносимой. Стиви находилась в Вашингтоне, ожидая новой встречи с ним, но он не испытывал ни малейшего желания видеть ее до тех пор, пока не улягутся бушующие в нем страсти.
Его потрясло то, как сильно ему не хватает Тиффани, хотя, в конце концов, эта тоска, возможно, вовсе и не по ней. За всю жизнь у Торнберга была всего одна любовь, всего одна женщина, ради которой он смог бы, если надо, пожертвовать жизнью.
Улегшись на зеленую, как трава, кожаную софу и сунув под голову вышитую подушку, он стал разглядывать узоры на потолке от проникающих в окно лучей света. Они образовывали как бы калейдоскоп, сквозь который он снова мог узреть события прошлого так, как если бы они произошли вчера, а не двадцать с лишним лет назад.
Он закрыл глаза и начал грезить о Минако Шиян.
* * *
Вулф и Чика молчали, глядя друг на друга из противоположных углов комнаты. Их объединяло очень многое, не высказанное вслух: тьма и свет, вопросы и ответы, вопросы без ответов. Вулфу сделалось вдруг больно при мысли, что эта пропасть останется между ними навсегда.
Читать дальше