Владимир Лорченков - Время ацтеков

– Он высокий, лицо похоже на лошадиное, у него длинные сильные руки? – быстро выпаливаю я.

– Нет, – удивленно мотает она головой, – с чего ты взял? Он совсем другой.

– Х-х-х, – облегченно выдыхаю я, – ну, уже что-то.

– Зря, – жалко улыбается она, – ты не захотел быть со мной.

– Ага, – говорю я.

– Я была бы тебе хорошей подругой, – снова давится она слезами.

– Я верю, – верю я.

– Тебе, конечно, не до этого.

– Ну, что ты, – вру я.

– Так как он выглядит? – напоминаю я.

– У меня есть его фотографии. Не понимаю только, зачем тебе это нужно.

– Нужно, – убедительно говорю я.

– Прошу тебя, – внезапно поддаюсь я какому-то озарению.

– Рожай, – говорю я то, что вдруг всплыло у меня в мозгу, не знаю откуда, но что-то сказало мне передать ей это.

– Ты спятил, – смеется, плача, она.

– Я серьезно, – не шучу я. – Мы всегда можем оформить отцовство на меня. Да и деньгами я помогу.

– Ты псих, – уже просто смеется она.

– Рожай, – прошу я.

– Нет, извини, – тихо говорит она, – все уже решено. Я отсюда в больницу. Только вот фотографии тебе по пути покажу.

– Не нужно, – голос меня не слушается, я чувствую, что если она сделает это, то с ней случится что-то плохое.

– Прошу тебя, НЕ НАДО, – громко говорю я, и на меня оглядываются.

– Стоп, – мягко поднимает она руку.

– Вот за это тебя и любят, – улыбается она.

– Каждая чувствует себя с тобой Самой Опекаемой и Любимой, – говорит она.

– Но только когда с тобой, а это бывает редко, верно? – спрашивает она.

– Не нужно, – говорю я.

– Стоп, – поднимает она руку снова.

И становится похожа на решительную, пухлую, знающую себе цену Блондинку, которую я когда-то закадрил. Что же. Я всегда доверял женщинам, а вот внутренний голос меня обманывал. Ладно. Мы поднимаемся, идем, но не к ней, а в больницу.

– Я потом провожу тебя домой, – говорю я.

– Будешь шататься, блин, – говорю я.

– Ты милый, – улыбается она.

– Я знаю, – знаю я.

– Давай сначала ко мне, – предлагает она.

– Нет, – говорю я. – Говорю же, провожу.

– Спасибо, – говорит она.

– Иди на хер, – говорю я.

– Мммм, – говорит она. – На твой?..

А, ну что мне стоит быть нормальным? Как все? Я бы носил эту женщину на руках. Я плачу, и она обнимает меня. Обнявшись, мы идем и идем. Под ноги нам падают серые листья, и я вспоминаю, что уже осень. Мы идем, а потом приходим, и я жду в коридоре. Внутренний голос не обманывает меня. Первый раз в жизни.

Оля умирает от безобидного наркоза.

Легавый трясет врача, медсестер, и всю больницу, и меня – на всякий случай. Трясет по-настоящему: кто-то увольняется, кто-то – а именно тот самый врач, – не выдержав потрясений, пытается надышаться хлороформом, но его откачивают. Все чисто. Перед операцией ее даже проверили на совместимость с наркозом. Что-то в организме просто не сработало на этот раз.

Мы хороним ее в складчину. Я и легавый. Молча стоим у могилы, потом так же молча расходимся. Он был прав, мать его. Мы сближаемся.

Уже после всего, оттрахав Женю по полной программе – с ней мы тоже сближаемся, – я вечером ухожу на пару часиков. Открываю дом Оли ключами, которые она дала мне перед тем, как навсегда уйти в белую дверь. Нахожу кучу фотографий с мужчинами. Но кто из них, кто?

– Я любил ее, она была первая и последняя женщина моей жизни, – говорит он.

– Да вы садитесь поближе к огню, – задумчив он.

– В детстве я садился как можно ближе, – улыбается он, – и произносил присказку, которая, как уверял меня отец, спасает от дыма.

– Дым, дым, я масла не ем, – говорит он, раскачиваясь.

– Я похож на шамана? – спрашивает он с улыбкой.

– Преимущество мужлана, который ничего в жизни не умеет, кроме как убивать да выживать на войне, состоит в том, что он может развести костер за две минуты, – усмехается он.

– В чем вы и убедились, обитатели Рая, – мрачнеет он.

– Ближе к огню и грейтесь, – говорит он.

Мы с Женей подтягиваемся к огню. В этом полузаброшенном кишиневском парке туманно – уже октябрь, но еще тепло – и безлюдно. Мы сидим вокруг костра, на костре решетка, на решетке мясо, над мясом дым, уходящий в небо, над небом, очевидно, черная дыра космоса, но нам она не видна, о нет. Я сажусь ближе к Жене и сжимаю ее руку.

– Ты обошелся со мной плохо, – говорит он, – но я не держу на тебя зла.

– Ты так устроен, что так обращаешься с женщинами, – говорит он.

– Таким был и мой отец, – нехотя признается он.

– Я же уважаю женщин, – говорит он.