Барбара Вайн - Сто шесть ступенек в никуда

Однажды я спросила Марка, какой она была в детстве.

— Понятия не имею, — улыбнулся он.

— Ты должен знать. Ведь ты ее брат.

В присутствии Козетты — вероятно, чтобы ей угодить, — он часто преувеличивал свой возраст.

— Я гораздо старше Белл. — Это прозвучало так, словно их разделяло не шесть с половиной, а двадцать лет. — И вечно пропадал в школе. — Совершенно очевидно, ему не хотелось об этом говорить.

В тот же день я нашла в телефонной книге фамилию Генрисон. Там был номер Марка, на Брук-Грин в Риверсайде, однако в Харлсдене никакой миссис Генрисон не обнаружилось. А почему ее номер должен там быть? Я ни разу не слышала, чтобы Белл звонила матери; вне всякого сомнения, у нее нет телефона. Я была наивна и доверчива. Верила Белл, путая искренность с честностью.

Искренность заставила ее рассказать мне о Сайласе и их совместной жизни. В своих воспоминаниях мы двинулись дальше. Но не к Козетте и Марку — на их имена она реагировала как животное на звук выстрела, — а к нам самим.

— Нет, до тебя у меня не было женщин, — сказала она. — И если уж на то пошло, после тебя тоже.

— Что ты сказала?

— Я не лесбиянка. Хотя иногда жалела. В тюрьме это обычное дело.

— Тогда почему?..

— Из-за тебя, — просто сказала она.

— У меня не было ни одной женщины до тебя.

Она засмеялась своим сухим, дребезжащим смехом — такой смех называют «грязным», язвительным, самоироничным — и сказала:

— На меня что-то нашло. В ту ночь, когда я надела платье. Подумала, что тебе это должно понравиться. И не ошиблась, правда?

— А тебе разве нет?

— Да, конечно. Мне это нравилось, но казалось несерьезным. У тебя тоже было такое чувство?

— Нет. Я все воспринимала всерьез. Но мне приходилось слышать подобное от других дилетантов.

— Что значит «дилетантов»?

— Голубых, которые пытались стать нормальными, и нормальных, которые пытались стать голубыми.

— Я тебя расстроила, Лиззи?

— Ты меня потрясла.

Глаза бы мои на нее не смотрели. Неужели я ошибалась, думая, что она так же влюблена в меня, как я в нее? Но такое часто случается с людьми, обнаруживающими, что их любят из жалости или корыстного интереса. С богатыми старухами, богатыми стариками, богатыми уродцами. Но я была молода, бедна и, как считали некоторые, красива…

— Ты меня любила? — Мне потребовался добрый час, чтобы заставить себя задать этот вопрос, и голос мой звучал странно, как-то хрипло и ужасно взволнованно. — Я тебя любила. А ты?

Все-таки она смягчилась — наверное, после всех этих страшных лет в тюрьме Белл изо всех сил старается не слишком меня обидеть.

— Не знаю. Ты мне очень нравилась. И секс тоже. Мне нравилось ощущение, что я делаю что-то… скандальное.

Неужели она всегда была такой, невероятно равнодушной? Даже тогда, когда мы были вместе? Белл протянула руку, коснулась моего плеча, шеи. Я с трудом удержалась, чтобы не отпрянуть и не вскрикнуть — в точности, как говорила Козетта, боявшаяся, что к ней станет приставать женщина. Просто стряхнула ее руку, хотя и не с таким отвращением, как упавшее с дерева насекомое. Так когда-то Белл сбросила мою ладонь со своей руки.

— Еще чего не хватало. Не знаю, на что ты намекаешь, но этого мне не нужно. Даже если бы мы остались последними людьми на земле или оказались на необитаемом острове.

— Тогда все в порядке. Мне тоже. И дело не в тебе. Мне никто не нужен, ни мужчина, ни женщина — от одной мысли об этом меня пробирает дрожь.

Визиты Марка становились все чаще. Обычно он появлялся в доме, и они с Козеттой куда-то уходили вдвоем, проводя много времени вместе, а мы с Белл постепенно отдалялись друг от друга. Вы должны помнить, что тогда я не знала того, что знаю теперь: Белл меня не любила, относилась ко мне — да, это так, и нужно взглянуть правде в глаза — как к некому извращенному удовольствию, партнеру по сомнительной игре. Мне казалось, она меня любила, но любовь прошла, и я наскучила Белл. Возможно, это еще хуже, чем правда. Легче признать, что тебя никогда не любили, чем согласиться, что быстро наскучил возлюбленному.

Мы все меньше разговаривали. Перестали делиться друг с другом наблюдениями за другими обитателями дома: как они себя ведут, что говорят. Конец этому положила Белл. Я пыталась спрашивать у нее, почему Гэри поступил так-то и так-то, что имел в виду Оливер, брат Козетты, но ответом мне было пожатие плечами или небрежное:

— Какая разница?

В тот день, ближе к вечеру, Козетта купила телевизор. Якобы для Тетушки. Его поставили не в гостиной — Козетта бы этого не позволила, — а в зале на первом этаже, который раньше не имел конкретного назначения, разве что иногда использовался для музыкальных и галлюциногенных ритуалов. Там поставили диван со стульями, а стену Козетта украсила специально купленным огромным зеркалом в золоченой раме. Белл много времени проводила в этой комнате. Словно моим удачливым соперником стал телевизор, отнимавший ее у меня. Белл с Тетушкой — хотя у них не было ничего общего и прежде они почти не разговаривали друг с другом — теперь часто сидели в соседних креслах, изредка перебрасываясь фразами, имевшими отношение исключительно к тому, что происходило на экране.