Барбара Вайн - Сто шесть ступенек в никуда

Его усилия по большей части пропали даром, поскольку, похоже, одна я заметила, как густо покраснела Козетта. Остальные завороженно, словно ослепленные светом фар животные, смотрели на пламя, пожиравшее пятифунтовую купюру. За исключением Гэри, который издал какой-то жалобный звук, подался вперед и попытался выхватить деньги из руки Айвора. Все посетители ресторана смотрели на нас. Айвор смеялся, сжимая пальцами обгоревший клочок бумаги и втягивая ноздрями дым. Я пыталась разглядеть, сохранилась ли металлическая полоска, обязанная присутствовать в каждой настоящей банкноте, но видела лишь хлопья темно-коричневого пепла. Фей откинулась назад, прижала голову к плечу Айвора, восклицая: «Потрясающе, потрясающе!» — Гэри с мокрыми от слез щеками мрачно складывал остатки в пластиковый контейнер, а Доминик ошеломленно бормотал: «Боже милосердный», и мне показалось, что на лице Козетты мелькнул страх, который можно было расшифровать примерно так: «Что я тут делаю? Во что я ввязалась?» Мне так показалось, хотя я, конечно, могу и ошибаться.

Она, как обычно, оплатила счет, почти не взглянув на него. Добавила щедрые чаевые — тоже как обычно. Мы вышли на Кингз-роуд, и Айвор предложил всем вместе пойти в питейное заведение в Южном Кенсингтоне под названием «Дрэйтон». Я видела, что Козетта страдает — у нее болела голова. Козетта в своей яркой одежде, которую она теперь носила — в тот вечер это была красная шелковая юбка и красная шелковая куртка без рукавов поверх блузки в цветочек, — в резком, ядовитом свете неоновых фонарей выглядела старой и уставшей. Подтяжка лица почти не исправила опустившиеся уголки губ. Я не стала возражать против похода в клуб, поскольку на меня все равно никто не обратил бы внимания, и, кроме того, мне хотелось туда пойти — я была молода и хотела жить. В тот период я проходила стадию безрассудства, через которую, наверное, проходят все, на кого смертельная болезнь может обрушиться через месяц, через год или на следующее утро.

Козетта и не подумала отказываться. Она приняла роль молодой женщины и должна играть ее до конца. Однако ей не удалось изобразить энтузиазм, и Айвор, чрезвычайно чуткий к подобным вещам, сразу все понял; он увидел, что Козетта устала, страдает и не в состоянии скрыть этого, а способна лишь молча соглашаться. Эта черта ее характера — покорность — особенно злила Айвора, который принимал ее за безразличие богатой женщины. Если у тебя столько денег, то можно ни о чем не волноваться и ничем не интересоваться — достаточно одной покорности. Мне кажется, он воспринимал все именно так. Айвора пожирала зависть и жадность, и ради денег он, вне всякого сомнения, женился бы на Козетте. Кто-то говорил Белл, а та потом рассказала мне, что уже тогда Айвор был женат на католичке, которая не могла дать ему развод. Новый закон, облегчивший разводы, приняли только года через два.

Айвор злился, а злость делала его либо мстительным, либо угодливым. В тот вечер он был угодливым. В машине по дороге к Дрэйтон-Гарденс он принялся рассуждать о женщинах, о типах женщин, которые его восхищают. По какой-то причине ему меньше всего нравился тот тип, к которому принадлежала я, — маленькие, хрупкие, темноволосые и смуглые. К тому времени, когда мы вошли в клуб, в который Козетте пришлось вступить, уплатив членский взнос, поскольку никто не мог подтвердить членство Айвора, он подробно описывал, почему ненавидит таких женщин. Я очень удивилась, когда за меня вступился Доминик, которого я очень не любила.

Больше всего Айвору нравилась внешность Фей.

— Высокие и не очень худые, — говорил он, — с пышными белокурыми волосами, но не желтыми, ни в коем случае не желтыми. Серые глаза, большие серые глаза, короткий нос и чувственный рот.

Ирония заключалась в том, что, описывая Фей и глядя на Фей, Айвор одновременно описывал Козетту, по крайней мере, ту Козетту, которая пыталась — и не без успеха — придать себе новый облик. Не знаю, как остальные, но Козетта это поняла и приободрилась. Глаза ее засияли, на губах появилась слабая улыбка. Как мне кажется, вовсе не потому, что ее тронули слова Айвора, поскольку она уже перестала обращать внимание на его слова и поступки — его время прошло, — а потому, что он как-никак был мужчиной и рассуждал о женщинах, похожих на нее, называя их желанными, чем невольно возвращал ей юность.

Фей тоже наслаждалась его речью. Она думала, что восхваляют лично ее, и, возможно, понимала, что ей немного льстят, поскольку она была не очень высокой, а нос у нее был курносым. Мы сидели за круглым столом и пили коктейль под названием «Сингапурский слинг», когда на сцену вышла девушка и стала исполнять песни Эдит Пиаф — по утверждению Айвора, на плохом французском. Мне певица понравилась, о чем я сказала вслух. Он бросил на меня уничижительный взгляд, такой театральный, что я презрительно рассмеялась. Раньше я никогда не смеялась над Айвором. Может, просто трусила, а теперь почувствовала, что его звезда закатилась? Возможно, но как бы то ни было, я засмеялась, и ко мне вдруг присоединился Доминик, сначала нерешительно, а потом все громче и громче, пока не разразился безудержным хохотом.