А. Й. Казински - Последний праведник

Ханна кивнула и вышла из кабинета.

Церковь Святого Духа, Копенгаген

На этот раз Нильс не стал накрывать свой стакан ладонью, и священник налил ему новую порцию.

— Его звали Халед Хади. Брат Абдула Хади.

Розенберг замолчал в нерешительности. Перед Нильсом сидел теперь совсем другой человек: от улыбки во взгляде и общей детскости ничего не осталось. Голос тоже стал глубже, он как будто надеялся поднять на поверхность некую добытую правду.

— Те фотографии в церковном подвале, помните?

— Беженцев, которых вы укрывали?

— Вы все правильно тогда поняли, их действительно было больше двенадцати.

Нильс кивнул.

— Их было четырнадцать.

Нильс не протестовал против его частых пауз, наоборот, опыт работы на интервью и допросах научил его ценить паузы. Именно в паузах подбирались приметные словечки. К этому моменту все стандартные ответы и заученные реплики уже заканчиваются.

Священник отодвинул стул назад и сделал глубокий вдох.

— Как вы знаете, я неоднократно использовал церковь для того, чтобы укрывать тут беженцев, которым власти отказали в этом статусе. «Укрывать», может быть, не совсем правильное слово, все ведь знали о том, что они тут. Я использовал церковь как платформу, как фундамент, стоя на котором я хотел заставить пересматривать дела отказников. Особенно однажды это имело большой успех.

— Тогда был принят частный закон.

— Да, именно. После множества статей в прессе был принят частный закон, который позволял тем двенадцати остаться в стране. Я до сих пор поддерживаю отношения с большинством из них, один из них теперь мой парикмахер. — Нильс взглянул на его небогатый волосяной покров, и священник улыбнулся. — Остальные обустраивались тут с переменным успехом. Парочка переехала в Швецию. Трое сидели в тюрьме. Один из них, молодой суданец, стал профессиональным футболистом.

— А еще двое?

— Да. Были еще двое.

Священник снова нерешительно замолчал. Нильс понимал, что эту историю он рассказывает впервые.

— Один из них сбежал. Он был палестинец без гражданства, я понятия не имею, что с ним потом произошло.

— А второй?

— Халед.

— Вторым был Халед Хади, брат Абдула?

Священник кивнул.

— Что с ним произошло?

— Он мертв.

— Как это случилось?

— Халед Хади был потенциальным террористом, — сказал Розенберг, поднявшись и стоя спиной к Нильсу. — Так было написано в бумагах, которые мне передала полиция. То же самое они повторили на словах, когда пришли со мной поговорить. Потенциальный террорист. Что-то вроде того, что он был каким-то образом связан с несколькими терактами, с известными террористами, хотя никаких доказательств того, что он когда-либо собственноручно занимался террором, не существовало. Но… — Розенберг пытался подыскать слова. Он снова обернулся и сел на свое место. — Вы помните Дэниела Перла?

— Убитого журналиста?

— Да, именно. Американского журналиста, которого Аль-Каида заманила в ловушку в Карачи в 2002 году и…

— Перерезала горло.

Розенберг кивнул.

— Отвратительная история. Она обошла весь мир.

— Халед имел к этому какое-то отношение?

— Так считалось. Ваши коллеги сказали, что он коротко встречался с Перлом незадолго до смерти последнего — из этого заключили, что он, очевидно, участвовал в том, чтобы заманить американца в ловушку.

— Что Халед делал в Дании?

— Понятия не имею. Не исключено, что он въехал сюда по поддельным документам. Не забывайте, что в Дании жили несколько террористов, находящихся в международном розыске. У группы, стоявшей за взрывом бомбы во Всемирном торговом центре в 1993 году, были связи в Орхусе.

Нильс кивнул.

Священник продолжал:

— Спецслужбы на меня давили. Они боялись, как бы общественность не узнала, что в Дании находится потенциальный международный террорист. В то же время спецслужбы понимали, что не могут просто ворваться внутрь церкви и забрать его с собой: другие беженцы поднялись бы на его защиту, и ситуация вышла бы из-под контроля.

— На вас давили. Значит, они хотели, чтобы вы его выдали?

— Да. И меня не оставляла мысль о других беженцах.

— В смысле?

Священник сделал глубокий вдох и кивнул:

— Я чувствовал, что у меня есть шанс их спасти. Меня поддерживали на тот момент многие газеты, целый ряд известных политиков и существенная часть населения. Время было на моей стороне и на стороне беженцев. Симпатии клонились в нашу сторону. Но Халед Хади был тикающей бомбой среди всей этой растущей симпатии. Как бы все отреагировали, если бы услышали, что я укрываю предполагаемого террориста? От сочувствия не осталось бы и следа — и это могло повлечь за собой самые чудовищные последствия для остальных беженцев.