А. Й. Казински - Последний праведник

— Флавио, — позвал Томмасо. — Флавио!

На этом ночном дежурстве, начавшемся под дождем семнадцать минут назад, их было всего трое. Главный участок полиции находится наискосок от вокзала, куда в половине второго прибудет поезд из Триеста, нередко привозящий нелегальных иммигрантов из Восточной Европы: они едут на Запад в поисках счастья, а находят обычно работу в каких-то жалких кухнях за мизерную зарплату.

Флавио ступил из дождя под металлический козырек над перроном и крикнул Томмасо, стараясь перекрыть окружающий шум:

— Черт с ним, с этим поездом.

— Почему?

— Самоубийство на Мурано.

— Самоубийство?

— Или убийство. Кто их там знает, на островах.

Флавио трижды громко высморкался и сунул носовой платок обратно в карман.

Томмасо снова взглянул на телефон. По-прежнему никаких вестей из Индии. «Боюсь ли я ответа?» — спросил он самого себя, возвращаясь к катеру. Практически во всех остальных случаях он оказался прав. Пару месяцев назад одного такого убитого нашли в Ханое. Такая же смерть. Такая же отметина. Тоже из благотворителей.

Пока Флавио разворачивал катер в канале, Томмасо успел заметить, что в кабинете начальника горит свет. Томмасо прекрасно знал, что это может значить: комиссар Моранте прилагает все возможные усилия, чтобы узнать, по чьей просьбе китайские власти прислали бандероль с пленкой. Скоро он это выяснит — если уж комиссар Моранте за что-то взялся, он от своего не отступится, — и поймет, что Томмасо через Интерпол послал предупреждения целому ряду европейских полицейских служб. Например в Копенгаген.

Копенгаген — Дания

Тянулись ледяные часы ожидания в районе Нордвест.

Дождь барабанил по крыше полицейской машины в усыпляющем монотонном ритме. Капли становились все тяжелее, еще немного — и дождь над Копенгагеном кристаллизуется и превратится в мягкий снег, подумал Нильс Бентцон, пытаясь дрожащими пальцами вытащить из пачки предпоследнюю сигарету.

Сквозь запотевшие окна мир вокруг выглядел кромешным месивом из воды, темноты и мигания фар проезжающих мимо машин. Он откинулся на спинку сиденья и уставился перед собой, ничего не видя. Как же ужасно болит голова! Весь вечер он благодарил провидение, что начальник операции попросил его ждать в машине. У Нильса были сложные отношения с улицей Дортеавай; не исключено, что причиной тому — исключительная способность этого района навлекать на себя несчастья. Нильс, например, не удивился бы, узнав, что во всем остальном Копенгагене сегодня ночью абсолютно сухо.

Он попытался припомнить, кто обосновался тут первым: Исламская религиозная община или Молодежный дом. Как бы там ни было, на одной улице находились сразу две организации, прямо приглашавшие хулиганов к действию. Все полицейские знают: вызов по рации подкрепления на Дортеавай означает или угрозу взрыва бомбы, или массовые демонстрации, или поджог, или как минимум массовые драки.

Нильс присутствовал при демонтаже старого Молодежного дома — как, впрочем, почти любой другой полицейский в стране: туда, кажется, были стянуты все силы. Грязное получилось дельце, никогда он этого не одобрял. Нильс очутился тогда на одной из боковых улиц, где пытался утихомирить двоих очень молодых людей, вооруженных двумя очень большими дубинками. Нильса ударили по правой руке и нижним ребрам. Мальчишки, до краев переполненные ненавистью, выплеснули на Нильса всю свою неудовлетворенность. Когда ему наконец удалось повалить одного из них на асфальт и застегнуть на нем наручники, мальчишка принялся выкрикивать ему в лицо проклятия, и его выговор не оставлял ни малейших сомнений — он вырос в северной части острова Зеландия, в Рунгстед. Богатенький буратино.

Как бы там ни было, сегодня ночью полицейские собрались на этой улице не из-за разъяренной молодежи или исламистов, а из-за рядового в отставке, решившего потратить оставшийся порох на членов своей семьи.

— Нильс!

Нильс не сразу услышал, что в окно стучат. Сигарету он успел выкурить только на четверть.

— Давай, Нильс, пора.

Две глубокие затяжки, прежде чем вылезти под дождь. Полицейский, совсем молодой мальчик, взглянул на него:

— Ну и погодка.

— Что мы знаем? — Нильс выкинул окурок и принялся пробиваться через заграждения.

— Он стрелял три или четыре раза. У него есть заложник.

— Что известно о заложнике?

— Ничего.

— Там есть дети?

— Мы ничего не знаем, Нильс. Леон уже там. В подъезде, — он указал направление.