А. Й. Казински - Последний праведник

Томмасо знал, что ему следовало бы лежать в постели, однако шел к вокзалу. На этот раз, правда, в резиновых сапогах. Ну и встречу лагуна подготовила министру юстиции! В том, что сам министр не может быть следующей жертвой, Томмасо нисколько не сомневался. Министр юстиции, Анджелино Альфано, был просто лакеем Берлускони. Коррумпированный бывший секретарь премьер-министра получил этот пост только затем, чтобы сплести сеть непонятных законов, которые спасли бы Берлускони от тюрьмы.

Томмасо перешел через мост делле Гулье к вокзалу. Продавцы давно свернули торговлю, на улицах не было ни души. Все туристы сидели с мокрыми ногами по своим гостиничным номерам и внимательно изучали страховки, чтобы понять, является ли наводнение поводом требовать деньги назад.

Наконец он увидел впереди вокзал. Санта Лючия. Невероятно широкая лестница — орлиные крылья и прямые линии, следы того времени, которое так нравилось отцу Томмасо. Прошлое, которое всегда наготове и ждет, чтобы ворваться в настоящее. На ступеньках стояли военные полицейские — карабинеры. Один из них остановил Томмасо.

— Я из полиции, — сказал Томмасо.

— Удостоверение?

Томмасо стал было рыться в карманах, но вспомнил, что сдал удостоверение. Плохо его дело.

— Не могу найти.

— Тогда жди, — ответил карабинер. — Через десять минут все пройдут.

Проклятая военная полиция! Обычные полицейские терпеть не могли карабинеров, их сияющие мундиры и тщательно отполированные сапоги. Томмасо пошел к заднему входу. Дорога вдоль церкви вела к неохраняемому складу, Томмасо остановился здесь на мгновение. Услышал, как поезд извещает о своем прибытии на станцию громким гудком. Времени оставалось в обрез. На вокзале вот-вот будет совершено убийство — если только он не успеет этому помешать.

Королевская больница, 15.37

Ханна не стала бежать, как призывал Нильс, хотя до сих пор чувствовала во рту привкус скорой смерти.

— Простите, — сказала она, останавливая случайного встречного, — где здесь операционные?

— Вам нужно спуститься этажом ниже — и это в противоположной части здания, — ответил санитар, придерживая для нее дверь.

— Спасибо.

Она зашла в лифт вместе с санитаром и попыталась улыбнуться пациенту, лежавшему на кровати, но улыбки, кажется, не вышло. Да и чему тут улыбаться Ханна знала, что закономерность работает, что вероятность того, что ее расчеты ошибочны, составляет один из нескольких миллионов. Тридцать четыре пары координат, расположенные с такой точностью, никак нельзя списать на случайность.

— Вам нужно выйти здесь, — объяснил санитар, и идти в обратном направлении.

— Спасибо.

Ханна затрусила по коридору, но ускоренный пульс только подкармливал компьютер у нее в голове: тридцать четыре убийства, нанесенные на карту с такой божественной точностью. Не хватало двух, Ханна была в этом уверена — как и в том, что они ничего не смогут поделать. Закономерность хочет оставаться закономерностью, целостной системой, и когда они пытаются ей противодействовать, то как будто бы борются против того, что дважды два — это четыре. Или против того, что их с Густавом машина закономерно вылетела тогда в поле. Воюют против законов природы и установленного порядка.

15.39

Нильс завернул за угол. Он спешил на звуки Третьей симфонии. Операционные находились на отшибе, но больничная аура чистоты и стерильности достигала и этих дальних пределов. Пока он мчался к операционным, в голове у него мелькали портреты людей, с которыми он познакомился за последние два дня: Амундсен из Амнистии, все те жизни, которые он спас, и одна, которую собирался загубить: жизнь его жены. Нильс вспомнил, как поздоровался с ней в коридоре, ее невинное лицо и ясные веселые глаза. У нее не было никаких подозрений, полное доверие и преданность мужу. А Розенберг? Хорошо ли жертвовать одним, чтобы спасти двенадцать других? Розенберг знал ответ на этот вопрос, знал, что поступил неправильно. И все-таки Нильсу он нравился. Ему не нравился только Торвальдсен, очень уж тот был уверен в собственной праведности. И слишком уж он портит жизнь своим сотрудникам.

Двери в операционные были закрыты. Когда-то подобное чувство соприкосновения с потусторонним миром вызывал храм, теперь же в залы священнодействия превратились операционные — так что неудивительно, что из-за дверей льется прекрасная музыка. Операционная номер пять, у двери горит красная лампочка. Вход воспрещен.