Дмитрий Петров - Нелюдь

И он готовился к своей операции в полном одиночестве. Он сделал первый продольный разрез на белом обнаженном теле. Выступила кровь, хирург погрузил руки внутрь, ловко и небрежно, как хиропрактик. Быстро вытащил почку и бросил этот бурый комок в приготовленный контейнер с раствором. Потом проделал то же самое с другой почкой.

Он манипулировал с изяществом, наслаждаясь мощью и грациозностью своих движений. Он был один тут — царь и бог медицины, и никто не мог ему помешать.

Потом он перешел к следующему столу и с той же грацией проделал то же самое.

Затем быстро зашил сделанные разрезы. Он спешил, потому что с минуты на минуту должен был прийти окулист за глазами этих людей. У окулиста — особая специальность. Великий хирург хотел завершить свою часть работы в одиночестве, чтобы никто не помешал его величию, не поломал законченности процесса.

— Все ли прошло хорошо, доктор? — спросил он себя, подходя к зеркалу и снимая колпак.

— Операция прошла успешно, — ответил он себе же с легким полупоклоном. — Можете передать родственникам, что хирург доволен своей работой.

Потом человек в белом халате вдруг улыбнулся своему отражению и, глядя себе в глаза, раздельно и внятно произнес с убежденностью:

— Вы — великий врач, доктор.

И ответил на это с достоинством:

— Благодарю вас…

Тела лежали на столах безмолвно, быстро умирая от произведенного вмешательства и переставая быть людьми. Окулисту нужно торопиться, пока они еще люди. Через пятнадцать минут они уже станут не Леной и Гришей, а двумя холодными трупами.

Лена не поступит в университет. И не поступит в педагогический институт у себя в тихом Пскове. И не выйдет замуж, и не родит детей. Она не будет изменять мужу и ссориться со свекровью. А также не будет учить школьников русской литературе.

А Гриша не станет филологом и не уедет в аспирантуру за границу. И не будет отдыхать с семьей на Лазурном берегу, попивая легкое французское вино и соревнуясь в остроумии с коллегами.

Потому что они оба остались без обеих почек и без обоих глаз. И их изуродованные трупы были уничтожены особым способом, чтобы их невозможно было найти никогда. Как говорят медики — такое «несовместимо с жизнью»…

В двери входил окулист. Тела ждали.

Наступила суббота, и я, как обещал, повез Юлю на дачу. Никогда она не была любительницей природы. Юля была городским ребенком, а потом — городской девушкой. Ее не привлекало копание в земле и выращивание чего-нибудь на грядках.

В лесу ее кусали комары и мухи, трава была неровная, и по ней нельзя было ходить на каблуках.

Юля не любила дачу. Может быть, для городского жителя нужно, чтобы наступил какой-то определенный возраст, чтобы пришла любовь к природе. У Юли этот возраст не успел наступить.

Но сейчас она сама попросила повезти ее туда, в лес, на поле, где пахнут травы и цветы.

Я заехал за ней, и она встретила меня, уже готовая к поездке. Юля сидела у себя в комнате, напряженная, как струна. На лице ее были огромные совсем темные очки.

— Она ждет тебя уже давно, — шепнула мне Людмила, встретив в прихожей. — С самого раннего утра… Ну, поезжайте, только не возвращайтесь слишком поздно. А то мы с Геной будем волноваться.

Геннадий Андреевич стоял тут же. Я заметил, как сильно у него поседели волосы за последнее время. Что ж, у каждого своя реакция на то, что произошло с Юлей. Людмила вдруг бросилась в религию, то есть в нечто, доселе для нее вовсе не существовавшее. А Геннадий поседел.

— Как дела? — спросил он у меня, и я сразу его понял. Он спрашивал, как вдет расследование. Он потому и вышел в прихожую, чтобы задать этот лаконичный вопрос.

— Он почти нашел, — ответил я одними губами, чтобы нас не слышали женщины. Может быть, я не был так уж уверен в том, что Скелету удастся довести дело до самого победного конца, но мне вдруг захотелось сказать Геннадию что-нибудь приятное, хорошее. Или я сам хотел так думать, не знаю. Глаза Геннадия, обычно тусклые и бесцветные, вспыхнули незнакомым мне огоньком.

— Денег ему больше не нужно? — спросил он меня так же беззвучно.

— Пока нет, — успокоил я его. — Только у него есть к нам с вами одно предложение. Я вам потом расскажу.

— Нет, сейчас, — заявил решительно Геннадий Андреевич и потащил меня в комнату, гае никого не было. — Людмила, он сейчас освободится! — крикнул он жене, кивая на меня. А когда мы остались одни, уставился в меня своими горящими теперь глазами и возбужденно сказал: