Сергей Арбенин - Собачий бог

— Я, между прочим, вашему «Верному другу» бесплатно муниципальное имущество передал. Бывший склад. А мог бы продать!

— Скла-ад? — взвилась Эльвира. — Да там ремонтировать нужно сто лет! Крыша течет, в стенах щели! И ни копейки на ремонт не дали!

— Насчет копеек — вопрос не ко мне. Бюджет верстает дума, она ваш приют и вычеркнула из титула. А если бы мы склад продали оптовой фирме, как и планировалось, она бы там порядок навела.

— Ах, ду-ума?? — еще больше взъярилась Эльвира.

Тут встрял один из чиновников:

— Еды у вас не хватает потому, что собаки плодятся с космической скоростью.

— Ну правильно, — сказал мэр. — Чем же собачкам еще там заниматься?

Эльвира открыла было рот, но тут же закрыла и вдруг расплакалась.

И так же внезапно плакать перестала. Размазала тушь по круглым щекам и твердо сказала:

— Хорошо! Я поднимаю общественность. Телевидение. Прессу. Мы с вами будем бороться. Мы встретимся в другом месте!

— Вот-вот, поднимите общественность, — сказал Ильин. — Это, пожалуй, лучше всего. Пусть собаками займутся добрые люди, — хоть часть отдадим в хорошие руки, хоть часть спасём.

Он подозвал помощника.

— Зовите ребят из ТВТ, из «ТВ-Секонд». Пусть поснимают собачек и вечером покажут в эфире. Мир не без добрых людей.

— А я? — испуганно спросила Эльвира Борисовна — начальник приюта «Верный друг».

— А что «вы»? И вы тоже снимитесь. Скажете несколько слов в камеру, пригласите сюда добрых людей. Да, у вас же в приюте ветеринар есть? Пусть осмотрит этих, новеньких. Чтоб больных случайно не раздать.

Аленка сидела за кухонным столом, подперев щеку ладошкой. Другой рукой катала хлебные крошки.

— Баба! Можно я папе позвоню?

Баба оторвалась от исходившей паром кастрюли.

— Чего звонить? Зачем?

— Джульку убили.

— Больно папке интересно, что твоего Джульку убили! — в сердцах сказала баба. — Только деньги переводить на разговоры.

Аленка промолчала. Баба с грохотом переставила кастрюлю с огня на край печи.

— И, как нарочно, дед уехал. Уже неделю как уехал, и неизвестно, где он и как.

— Ну, он же к своему брату поехал, — сказала Алёнка.

Баба вздохнула.

— А у меня тоже есть сестра, — продолжала Аленка. — Только она не совсем родная, да? Она в Питере живет. И папа с ней.

Баба промолчала.

— Баба, — сказала Алёнка. — А Питер — это далеко?

— «Питэр, Питэр», — в сердцах передразнила баба. — Далеко! Только и слышу, что про «Питэр». Про мамку, небось, и не вспомнит.

— Я помню, — обиделась Алёнка. И добавила: — Она умерла.

Крышка слетела с кастрюли с грохотом. Покатилась по полу и закружилась возле холодильника со щемящим, тоскливым дребезжанием.

Баба отвернулась, приложила фартук к глазам. Всхлипнула.

У Аленки глаза тоже стали мокрыми, она уперлась носом в стол, молчала. Надо потерпеть. Баба всегда так: повсхлипывает-повсхлипывает, потом уйдет в большую комнату, где никто не живет с тех пор, как мамы не стало, встанет в уголок перед иконкой, висевшей на стене, и шепчет молитвы.

Вся эта комната была сплошь заставлена комнатными цветами в самых разных горшках и горшочках; цветы висели по стенам в кашпо, стояли на полу на треногах, и запах в комнате всегда был одуряющим. Время от времени баба пересаживала отростки в маленькие горшочки и несла на базар — продавать.

Вот и сейчас она ушла в большую комнату, оттуда стали доноситься всхлипывания, перешедшие постепенно в глухое бормотание.

Но не это было самое плохое. Самым плохим было то, что баба после таких молитв становилась сердитой, злой. И тогда уж к ней с вопросами и просьбами не подступайся: прогонит.

Аленка перетерпела слезы.

Мамы не было давным-давно, и Алёнка её почти не помнила. Она бы и не помнила, если бы баба время от времени не напоминала.

Придёт соседка, сядут они с бабой, начнут говорить о родне, о знакомых, о соседях, и в конце обязательно заговорят о маме.

Алёнка не любила эти разговоры. Уходила на улицу. В дождь — сидела, нахохлившись, на крыльце под навесом.

Она-то знала, что мама не умерла. Она где-то далеко, но живая. Алёнка это чувствовала. Баба просто не знает, ошибается. И однажды мама вернется, баба вскрикнет, — и тогда уж и Аленка сразу её вспомнит. И, может быть, кинется ей на шею.

А может быть, и нет.

— Алё-он! — послышалось глухое с темной улицы. — Алё-он!

Аленка потихоньку оделась, постояла, прислушиваясь, как баба шепчет странные и страшноватые слова, — и быстро выбежала на улицу.