Сергей Арбенин: Собачий бог

— А бешенство?

— Да прекратите вы о бешенстве, наконец! — не выдержал Ильин. — Я уже много раз повторял, и повторяю ещё раз: была локальная вспышка бешенства в пригородном селе в начале декабря. Все больные животные усыплены, часть животных содержится в спецпитомнике института вакцин и сывороток. Что касается людей, — то была проведена массовая вакцинация, и ваша вспышка, так сказать, была успешно погашена.

Ильин устало взглянул на ведущую. Она поняла его взгляд, да и время передачи давно уже вышло, наверху, за стеклом, стояло все начальство и грозило Ирине кулаками.

— Последний звонок, Александр Сергеевич, — умоляющим голосом пропела Ирина. — Всего один, — и всё, точно уже всё.

Ильин махнул рукой: дескать, давайте уж, чего там.

Включился микрофон, и далекий сумрачный голос явственно произнёс сквозь помехи на линии:

— Не бей собаку — судороги потянут.

— Кто говорит? — звонко перебила ведущая.

— Народ говорит.

— Нет, вы представьтесь, пожалуйста. Как вас зовут, и в чем суть вопроса?

Раздался шум помех, потом звонкий детский голос заявил:

— Волки и собаки были на Черемошках. Сарама и еще тот, кого называли Анубисом, Луперкасом, Волхом, — по-разному… Извините, но вы всё врете, дяденька! Перестаньте врать!

Раздались гудки, Ирина покраснела, а Ильин, растягивая слова, сказал севшим голосом:

— Ну вот, видите, какое грамотное поколение подрастает.

— Да, да, да, — рассеянно повторила ведущая, сидевшая уже как на иголках. — Жаль только, что вопрос так и не был сформулирован. («Действительно, очень, очень жаль», — вполголоса, но довольно ясно проговорил Ильин). На этом, дорогие друзья, мы вынуждены прекратить передачу, так как наше время давно уже вышло… — Она боязливо взглянула на монитор, и зачастила, затараторила: — Все вопросы, на которые Александр Сергеевич не успел дать ответ, записаны, и будут переданы ему. Ответы вы получите во время следующей встречи в передаче «Час Ильина». Спасибо, Александр Сергеевич, и до свиданья!

Ильин ответил в том смысле, что с большим нетерпением ждёт следующей встречи. Лицо его при этом выражало нечто, близкое к отвращению.

В эфир пустили рекламный ролик, и Ильин, наконец, расслабился, потянулся, кашлянул. И, вставая из неудобного кресла, участливо спросил:

— А вас, Ирина, собачки не покусали?

Наверху, за стеклом, начальство, редакторы, выпускающие зашлись от хохота.

— Оставайся, Стёпка, у меня, — вдруг сказала Катька. Она допила четвёртый стакан чаю, лицо её покрылось бисеринками пота. — Со мной живи.

Степка замер на секунду, не донеся стакан до рта.

— Тесно у тебя, однако, — осторожно, дрогнувшим голосом, ответил он.

— Ничего! Летом к избе пристройку сделашь. Просторно будет, как в фатере: две комнаты.

Степка отвернулся, засопел.

— Боюся я.

— Чего? — удивилась Катька.

— Женшшин, — тихо ответил Стёпка, отвернувшись.

— Чего-о?

— Женшшин, говорю, боюся. Я никогда с женшшиной не жил. Была у меня невеста, да сбежала. С тех пор один живу, однако. Да и старый я. И ты вон, погляди на себя, — совсем почти без ног.

— Ноги маленько ходят, — обиженно сказала Катька. — К весне точно снова ходить буду. Спасибо собаке — ведь она меня вылечила.

Степка промолчал.

Катька посидела, утерла лицо тряпкой, служившей кухонным полотенцем, и добавила:

— Только в супружестве не ноги главное. Али забыл? Остальное-то у меня всё на месте, как у всех. А может, ишо и получше, чем у некоторых-то…

Девушка, по виду совсем молоденькая, не больше шестнадцати, села к окну и стала глядеть на перрон. Там еще суетились люди, бегали туда-сюда вдоль вагонов, что-то кричали. А напротив окна стояла бабушка в древнем пальто, печально склонив голову к плечу, и промокала глаза скомканным платочком.

Девушка помахала ей, привстала и крикнула:

— Баба, не плачь! Я же не навсегда! А ты Рыжика береги! Старая она уже, корми получше, не жадничай!

Бабушка — то ли услышала, то ли нет, — махнула в ответ платком и снова стала вытирать слезы.

«Зеленый» уже дали, и суета на перроне достигла пика. Бабушку толкали, она отступила к ограждению, и там сморкалась; её маленькое сморщенное личико было красным и заплаканным.

Сидевший напротив девушки человек в большой лисьей шапке, с татарскими усами, лет сорока, с интересом глядел на неё.

Девушка заметила, — слегка покраснела, и круче повернулась к окну.