Николай Волынский - Год беспощадного солнца

– Может быть, следует все, что вы получите, отправить сюда, нам?

– Непременно! Непременно надо отправить вам. Но есть одна досадная деталь.

– Именно?

– В последнее время я, как руководитель и просто врач, ощущаю недостаток своих возможностей. Оставаться просто наемным работником значит упускать возможности для развития клиники.

– Хм, вот вы о чем… – хмыкнул Златкис.

Демидов ждал.

– Знаете, удивительные в жизни бывают совпадения, – вполне дружеским тоном заговорил Златкис. – Именно вчера я подумал, что давно пора вам стать полноценным членом Европейского Антиракового фонда. Но вчера я не мог поставить этот вопрос на совете директоров ввиду перегруженности повестки дня. Сегодня у нас пятница?

– У вас, наверное, еще четверг.

– Скоро будет пятница… В понедельник совет заседает снова. Полагаю, уже в среду вам будет направлено официальное извещение о вашем приеме действительным членом и мажоритарным акционером фонда.

– Спасибо, – равнодушно проговорил Демидов. – В таком случае, если не возражаете, вернемся к нашей проблеме после среды. К тому времени, когда придет уведомление, я смогу сообщить вам конкретные, более приятные новости. Вы не против?

– Я только за! – заявил Златкис.

– В таком случае до среды?

– До среды. Всем вам благ.

Положив трубку, Демидов некоторое время прокручивал заново разговор со Златкисом. Кажется, все сделано правильно. И тут он увидел, что на селекторе горит красная лампочка – он не отключил секретаршу.

Он выскочил в приемную. Там никого не было. Селектор со стороны секретаря был выключен. Демидов перевел дух.

Он позвонил на вахту.

– Доктор Мышкин ушел?

– Нет, Сергей Сергеевич, при мне не выходил, – ответил дежурный. – Ключ не сдан. Что-нибудь передать, если появится?

– Ничего. Ничего не надо передавать. Сам разберусь.

«Кажется, это чертово колесо все же сбросило меня на асфальт», – думал Мышкин, спускаясь в патанатомическое отделение.

Большая Берта оживленно болтала по телефону. Обернувшись на звук шагов Мышкина, она вдруг побледнела, медленно встала и выронила телефонную трубку, которая с треском раскололась на кафельном полу. Но Клементьева даже не заметила. Она, застыв на месте, вглядывалась в Мышкина широко раскрытыми глазами.

– Ты чего, Татьяна? – встревожился Мышкин.

Большая Берта не отвечала. Он на всякий случай оглянулся: сзади никого не было.

– Да что с тобой? – громче спросил он.

Она беззвучно, как рыба, открыла рот и молчала. Потом так же беззвучно заплакала.

– Тебя кто-то обидел? Литвак? Да говори же! – крикнул Мышкин. – Кому харю бить?

Она отрицательно покачала головой и выговорила шепотом:

– Что они с тобой сделали, Дима!..

– Кто? С кем? Что сделали?

Клементьева открыла свою сумочку, достала круглое вогнутое зеркальце и протянула ему. Мышкин глянул на себя и вздрогнул: на него смотрел незнакомый мужик, совершенно седой. Очки свои, правда, Мышкин узнал.

– Еще и это… – усмехнулся он и неожиданно подмигнул Клементьевой. – Ничего особенного: одномоментная потеря меланина вследствие психосоматического шока. Иначе говоря, стресса. Хорошо, голова еще на месте. Ты одна? А где армия негодяев?

Она высморкалась.

– Часа два как разбежались.

– Вот так всегда! Стоит начальству отвернуться, как тут же пьянки, бабы, нарушения трудовой дисциплины…

– Литвак взял отпуск. За свой счет на десять дней, – сказала Клементьева.

– Наглеет со второй космической скоростью! Ведь я его не отпускал.

– Крачков отпустил.

– Без меня не имел права.

– Так ведь похороны, – напомнила Большая Берта.

– Он сказал?.. Литвак сказал, когда?

– Не сказал.

– Что ж так?

– Так ведь уголовное дело. Когда ему разрешат похоронить?

Мышкин кивнул:

– Да – экспертиза, вскрытие… Масса формальностей. К тому же там не все ясно. Есть детали, не укладывающиеся в следственную версию.

Он задумался и не сразу заметил, что Клементьева молча стоит рядом и словно ждет чего-то.

– Думаешь, у меня крыша поехала? – спросил он.

Она отрицательно покачала головой.

– Не думаешь, значит… – сказал Мышкин. – А что думаешь?

– Абсолютно ничего.

– Ты счастливый человек, если так можешь!

Он зябко передернул плечами.

– Мерзну. Отчего здесь такая холодина?

Клементьева посмотрела на психрометр рядом на стене. Мышкин тоже всмотрелся в шкалу градусника.

– Странно, – удивился он. – Двадцать шесть по Цельсию, а холодно. Может, это двадцать шесть мороза?