Григорий Симанович - Аполлоша

И тут Гоша, с восторгом слушавший эту блестящую, хотя и рискованную импровизацию, заметил, как резко изменилось выражение лица Нагибина, как вспыхнули его испанские глаза.

Сыщик положил трубку и победительно уставился на Колесова.

– Ну, доктор, и как, по-вашему, фамилия медиума?

Гоша сам испугался собственной догадки.

– Малян?

– Гениально, Ватсон. Это фамилия мужа. Ваша версия оказалась верной. Джекпот! Ашот и Роберт – ближайшие родственники. Отец и сын, братья, дядя и племянник – что угодно. Именно Ашот каким-то образом видел фото Аполлоши. Возможно, участвовал в поиске.

– Это ваша заслуга, мистер Холмс, – Гоша решил подыграть, следуя классическому тексту. – Но что это нам дает?

– Элементарно, Ватсон! Мы нашли важное звено в цепи событий. Теперь не остается сомнений, кто именно украл вашего бога и вашего друга. Кроме того, появился еще один человек, с большой долей вероятности знающий, где Игнатий и Аполлоша. Именно его, а не Роберта, мы и тряханем. Пришло время жестких мер.

– Почему именно его?

– Исходим из вашего гениального озарения. Получается, Ашот – информированный, но вряд ли активный член мафии. Он на подхвате, на периферии мафиозных дел. Или просто родственнику помогал. Стало быть, менее опасен и может оказаться более сговорчивым. Позвонила Леокадия. «Аудиенция» у медиума завтра в семь. Нагибин записал адрес, рассыпался в благодарностях, еще раз намекнул на ресторан.

– Ну, я пошел. Прощайте, доктор! Вас будут охранять. Завтра надеюсь принести хорошие новости.

Он дошел до двери, но неожиданно вернулся.

– А вы, милый Ватсон, поразмышляйте-ка вот над чем: почему жадный антиквар Роберт откладывает мое знакомство с Аполлошей, врет, что «хозяин дозревает»? Зачем? Будет меня проверять-пробивать? Возможно. Но калач-то тертый! Для начала вообще не стал бы заводить разговор о великом и опасном раритете – ограничился бы редким дорогим фарфором, на который я согласился. Странно. И второе, что продолжает меня сильно смущать: все-таки зачем они увезли Игната?

Ведро холодной воды привело Игната в чувство. Он распластан был на цементном полу своей камеры. Дикая боль ощущалась по всему телу – от вспухших ног, намертво перемотанных капроновой веревкой, до плечевых суставов – Здоровяк заводил ему почти за голову связанные за спиною руки, имитируя дыбу. У него был разбит нос, затек глаз. Но сознание потерял, зайдясь в зверином хрипе, когда Лопоухий, крепко прихватив кисть его руки, деловито вонзил под ноготь толстую швейную иглу, а за ней и другую, в тот же безымянный палец, до корня. И теперь, захлебываясь кровавыми соплями, он нестерпимо страдал именно от этих садистских игл, выпиравших из-под кровоточащего, вспухшего, бордового пальца.

Он взвыл, ощутив еще более острую боль, когда Лопоухий выдернул обе швейные принадлежности, самодовольно крякнув в унисон отчаянному вою. Кровь хлынула обильнее.

Сквозь слезы и полуобморочный туман Оболонский различал две фигуры, склонившиеся над ним. Острый дух нашатыря отбросил голову назад, что вызвало очередной болевой удар в область затылка, отдалось в спине.

Он близок был к безумию, и голос, раздавшийся совсем рядом, показался глухим, словно потусторонним.

– Очухался, партизан-герой? А я ведь предупреждал! Вот чудак: готов калекой стать, сдохнуть в мучениях, а за что? Деньги твои никто не отнимает, рубить капусту дальше никто не запрещает. Поделись методом своим с ближним и живи как король. Еще Лившиц говорил: «Делиться надо».

Раскатистый смех в две глотки пронзил почище пыточной иглы, швырнул еще глубже в черную прорву отчаяния.

– Ладно, полежи тут в собственном дерьме и кровище, малек подумай, а мы через полчасика вернемся. Ты нам все расскажешь, а мы тебя умоем, раны обработаем, вкусно пожрать дадим, водочки нальем, вместе выпьем за удачу нашего общего дела, закорешимся, и домой поедешь, баиньки, – он смутной памятью различил интонации Руслана, ломавшего ему руки.

Хлопнула крышка люка. Он лежал, задыхаясь от боли и рыданий, с жадностью глотая смрадный воздух, насыщенный его же миазмами.

Внезапно отчаянная досада вытеснила боль:

«Аполлоша предал, обманул?! Внушал, что все сбудется. Вел к несметному богатству, а привел… в пыточный подвал. За что? Будь проклят тот миг, когда я стащил с антресолей эту злосчастную статуэтку! Предок выкопал ее в чужой земле и украл. А на меня обрушилась месть таинственных древних сил. Тех, что управляют духом, спрятанным в бронзовой оболочке. Наверно, над ним есть другие боги – всесильные. Или… все проще? Черт побери, все проще! Это расплата за предательство. Я предал память ребенка моего и жены. Аполлоша повел к деньгам, чтобы мог я заплатить за месть. А я? Про что стал думать, о чем размечтался? Богатство на старости лет. Вилла у моря, сытая жизнь. Гошка с толку сбил: «…здравый смысл, чувство реальности…» На кой хрен, если совесть болит, сердце свербит каждый день, когда на фото их смотрю. Сам я во всем и виноват».