Григорий Симанович - Аполлоша

Гоша в бессилии опустился на рабочий стул, на котором последние месяцы насиживал геморрой, потроша валютную биржу.

«Господи, неужели опять загул, запой! Нельзя было его оставлять. Бывший алкаш в эйфории – верный путь назад, к истокам. А паспорт заграничный ему на что? В безвизовую страну рванул? Один? Например, в Египет. С него станется. Вот ужас!..»

Примерно час Гоша просидел в оцепенении, пытаясь решить, что же предпринять. Не решил.

Набрал Утиста. «Мама болеет. Звонила Игнатию Васильевичу, что не придет. Не отвечал. Костик нормально. Завтра работаем? Ладно, жду».

Гоша закрыл входную дверь и поднялся к себе. Решил терпеть, выбросить все из головы еще на сутки. Сел за перевод, раскрыл подстрочник, увлекся. Не заметил, как стемнело. Жахнул снотворного и заснул, убеждая себя, что утро вечера мудренее.

В девять утра зазвонил мобильный. Рука, схватившая трубку, дрогнула, палец вдавил кнопку, как патрон в тугую обойму: на дисплее высветился Игнатов телефон с каким-то кодом впереди.

– Але, Гошик, ты?

– Не-е-е-т! – заорал Георгий Арнольдович. – Это мудель хренов, связавшийся с другим муделем хреновым, е… т… м… Ты где, сволочь, сука, где ты?

– Спокойно, Гошик, – издевательски безмятежно прошелестела трубка. – Мы в Греции.

– Кто «мы»?

– Догадайся, писатель! Привет тебе от Аполлоши. С его исторической родины. Завтра прилечу, все объясню. Гошик, ты ох…ешь! Рейс 2828 из Афин. Доберусь к вечеру.

Отбой.

– Значит, так… – Игнат развалился в любимом кресле, устало и шумно выдохнул. В руке у него уютно размещался любимый наследственный стограммовый штоф с водкой. С утра. – Умоляю: ты молчишь, стараешься верить. То, что я расскажу, звучит как бред, галлюцинация. Ты решишь, что у меня бэлый-бэлый, совсем бэлый горячка. На твоем месте любой бы так решил. Но ты мой друг. Поэтому сиди, заткнувшись. А я буду говорить. Понял? Вопросы потом.

– Валяй! – с деланым равнодушием бросил Георгий Арнольдович, внутренне сжавшись в предощущении то ли запредельного вранья, то ли нового доказательства существования Непознанных Сил Природы.

В глубине души Гоша так рад был возвращению друга живым и нормально пьяненьким, что готов был уверовать даже в его личную встречу с Понтием Пилатом. Тем более что прецеденты известны.

– Значит, так… Когда ты, как последний мерзавец и эгоист, заперся у себя, чтобы кропать свою какую-то х…ню, я, по твоему, между прочим, совету, решил просто отдохнуть: погулять, почитать, посмотреть телевизор – словом, уйти в себя. Пятницу продержался. В субботу с утра вышел, купил газет, допраздничных еще, и журнальчик про финансы. После обеда принял. Лежу, листаю журнальчик. Радуюсь: все на подъеме, власть стабильная, нефть дорогая, рынок к шоколаде… Ну, думаю, у нас с Аполлошей никаких проблем. Мы, думаю, с Аполлошей идем в ногу с нашей родиной навстречу солнечному будущему на берегу Средиземного моря, где в пальмах и магнолиях утопает какой-нибудь остров.

Этот поэтический образ в исполнении Игната вызвал было у Георгия Арнольдовича острое желание съязвить, но Игнат уничтожил его в зародыше испепеляющим взором полководца, чей приказ намерены оспорить.

– Натыкаюсь на статейку какого-то экономиста с подозрительной фамилией Иноверцев. Читаю. Ни хрена не понимаю, в сон клонит. И вдруг осознаю, что этот прыщ, даже кандидатом наук под статейкой не подписанный, все к тому ведет, что очень скоро ожидает мировую экономику – и нашу, конечно, тоже – полный, понимаешь ли, писец или, по-ихнему, по-экономически, коллапс. Этот Иноверцев приводит свои аргументы, в которых я ни бельмеса не просекаю, а в конце мелко примечание, что, мол, мнение автора может не совпадать с мнением редакции. Во, думаю, современная пресса во всем ее цинизме! Чтобы внимание привлечь и журнальчик лучше раскупали, печатают всякую мутотень паническую, а сами в сторонку. А поскольку поделиться-то эмоциями не с кем – ведь друг так называемый ушел в творческий запой, – я на Аполлошу поглядел, ну, типа «как тебе это нравится?». Я его запихивать в гардероб не стал, на обычное место поставил, чтобы хоть было с кем поговорить. И тут, Гошик, хочешь – верь, хочешь – не верь, пошла волна. Вроде та же самая, которая акции диктует и командует «купи-продай». Та, что ко мне во внутренний слух или в интуицию проникает черт ее знает почему. Но на этот раз она мне, Гошка, аж по мозгам шибанула. Сперва слышу: «Верь!», а потом слышу: «В сентябре». Отчетливо так, ясно, как диктор по телевизору в программе «Время». И у меня в башке возникло полное просветление. Полное. Я его понял.