Боб Рэндолл - Зов

Первым исчез из сновидения, как и из жизни, Брайан, за ним последовали другие: отец, Лу, Дженни, Андреа, Тара — исчезли все, Сьюзен осталась одна. И еще Ласкунчик Уильям, поскуливавший как всегда, рычащий и жующий что-то при этом.

В темноте присутствовало еще Нечто, прятавшееся в сумеречной тени. Нечто, поджидавшее ее в гуще черноты. Сьюзен не смела шелохнуться, ей хотелось приказать Ласкунчику Уильяму, чтобы он перестал есть, а то Существо в гуще черноты догадается, что они тут.

Сьюзен проснулась.

Оно было тут. Источалось из трубки на полу. Сьюзен быстро перекатилась к краю кровати и положила трубку на рычаг.

Тут она услышала возню, — Ласкунчик Уильям скулил и рычал одновременно. Шум доносился с другого конца спальни. Она включила свет. Ласкунчик Уильям лежал в крови, вгрызаясь в лапу, поглядывая через комнату на хозяйку и моля ее заставить его остановиться.

На следующее утро, сводив Ласкунчика Уильяма к ветеринару, Сьюзен отправилась в полицию. Местный участок, располагавшийся в суровом кирпичном здании, по виду начала века, уже сам по себе, наверное, устрашающе действовал на преступников. Даже невинного, входящего по выщербленным каменным ступеням, пробирал холодок, а уж виноватый, наверняка, трясся от страха.

Внутри оказалось еще хуже. Невозмутимость полицейских (одни ходили в форме, другие в штатском) была неестественной; жесткость мебели пугала, даже стены (белые, но нуждающиеся в побелке) смотрелись холодно, отталкивающе. На скамейке в приемной сидел чернокожий мальчик с покрасневшими глазами, по обе стороны от него родители, втихую ругавшие его.

Сьюзен приблизилась к длинной стойке и попыталась объяснить, что привело ее сюда. Говорила она с дежурным полисменом, тот смотрел ей в лицо прямо, холодно, отчужденно. Ее попросили присесть на скамейку, а через десять минут провели в большую общую комнату, наводненную столами и полицейскими. Тут допрашивали людей, многие казались очень опасными. Сьюзен уже раскаивалась, что пришла сюда, в центр системы, ежедневно сталкивающейся с ужасами и злобой (кишечник города, как и его канализационные трубы, вонял). Полицейский, беседовавший с ней, назвался Кевином Мьюли. Никаких дополнительных титулов объявлено не было (сержант, капитан, детектив?). К счастью, говорил он вежливо, не буравил взглядом, а просто внимательно смотрел, стараясь разобраться, что она пытается сказать.

К чести Кевина, в открытую он никак не высказал убежденности, что явилась к нему ненормальная. Но это и так было очевидно. Он объяснил, что пока преступления не совершено, полиция предпринять ничего не может. Подобных жалоб, заверил он (к ее смущению), они не получали. А что касается членовредительства, нанесенного собакой самой себе, на это он только пожал плечами и, встав, протянул ей руку для прощального пожатия. На улице, снова в нормальном мире, Сьюзен почувствовала и облегчение, и безнадежность.

День она провела в офисе, перебраниваясь с Тарой («Господи, Сьюзен, слишком уж ты поддаешься. Юрий говорит…») и поправляя красками оттиск своей иллюстрации. Но на сей раз облегчения в работе она не нашла: видение Ласкунчика Уильяма, забившегося в темный угол спальни, напуганного и пугающего, не исчезло. С Лу они переговорили только наскоро ночью: она разбудила его, и он перевязал Ласкунчика Уильяма. Оба договорились, что следующим вечером, отправив Андреа к бабушке, обсудят все. Разговора этого Сьюзен ждала чуть ли не с таким же отчаянием, с каким отвечала на звонки (если отвечала). Безрадостный день клонился к неизбежному вечеру.

Когда Сьюзен приехала домой, Андреа сидела перед телевизором, с двух боков зажатая враждующими женщинами: одна, узурпированная, м-сс Даймонд, а другая — узурпатор — мать Сьюзен.

— Она, что, каждый день разрешает Андреа смотреть телевизор? — пожаловалась мать Сьюзен, не успела м-сс Даймонд сердито вылететь из квартиры.

— Ну, а что девочке еще делать, мама? Она устает после школы… — Слишком поздно Сьюзен спохватилась — ведь лучший способ угомонить мать — согласиться с ней.

— Лично я тебе никогда не позволяла. Есть занятия поинтереснее.

— Да, конечно, ты права.

— Ум ребенка необходимо стимулировать. Вот с тобой я сидела и рисовала. Зато теперь ты художница!

— Да, ты права.

— Это было наше с тобой время — после твоего возвращения из школы, до того, как приходил папа…

— Конечно, помню.

— А когда папа приходил, то смотрел твои картинки, хвалил… — Глаза старой женщины уставились в прошлое, и Сьюзен, заметив это, обняла мать и солгала: