Тэми Хоуг - Прах к праху

— Ты думаешь, я ничтожество? — снова взревел Маршалл. — Я НЕ НИЧТОЖЕСТВО! Я — АНГЕЛ ЗЛА! Я И ЕСТЬ ТОТ САМЫЙ КРЕМАТОР! Ну, что ты теперь думаешь обо мне, мисс Стерва?

Он опустился на корточки рядом и перевернул ее на спину. Кейт прикрыла глаза. Сквозь ресницы Маршалл казался размытым пятном. Руку она по-прежнему держала в кармане, сжимая металлическую пилочку для ногтей.

— Я приберег тебя напоследок, — гордо произнес Роб. — Ты еще будешь умолять меня, чтобы я тебя убил. И я это сделаю, причем с огромным удовольствием!

— Что случилось в ту ночь, Питер? — спросил Куинн.

Они сидели в небольшой грязноватой комнате с посеревшей побелкой в глубине здания мэрии, рядом с приемной следственного изолятора. Бондюран отказался от своих прав и отверг предложение отвезти его в больницу. Врачи обработали рану на голове прямо на ступеньках лестницы, где он попытался свести счеты с жизнью.

Эдвин Нобл отверг благородный порыв клиента, настояв на том, что будет присутствовать при допросе, и потребовал, чтобы Питера отправили в больницу независимо от его желания. Миллиардер, однако, настоял на своем, поклявшись перед десятком телекамер журналистов, что желает сделать публичное признание.

В комнате их было трое — сам Бондюран, Куинн и Юрек. Питеру нужен только Куинн, но полиция потребовала, чтобы при допросе присутствовал и их представитель. Имя Сэма Ковача не упоминалось.

— Джилли приехала к ужину, — начал Питер. Он казался маленьким, сгорбленным и сморщенным, как наркоман, плоть которого усохла от долгого употребления героина. Бледное лицо, красные глаза. Потухший взгляд. — Она была в обычном настроении. Вернее, в постоянных перепадах настроения. То истерично хохотала, то впадала в депрессию и огрызалась. Она, как это сказать… непредсказуема. Как и ее мать. Даже в детстве.

— Из-за чего вы поссорились?

Бондюран бросил взгляд на розоватое пятно на противоположной стене, где, по всей видимости, виднелись следы крови, которые кто-то пытался безуспешно отскрести.

— Из-за ее учебы, музыки, лечения, отчима. Из-за нас.

— Она хотела возобновить отношения с Лебланом?

— Она разговаривала с ним. И заявила мне, что хотела бы вернуться во Францию.

— И вы рассердились.

— Да, — подтвердил Бондюран и вздохнул. — Это не совсем верное слово. Я расстроился. Почувствовал огромную вину.

— Почему?

Бондюран ответил не сразу. Поиск ответа занял время, как будто он пытался мысленно подбирать правильные слова.

— Потому что это была моя вина — то, что случилось с Джиллиан и Лебланом. Я мог бы это предотвратить. Мог бы побороться с Софи за опеку, но пустил дело на самотек.

— Она угрожала рассказать всем о том, что вы совращали Джиллиан? — напомнил ему Куинн.

— Она шантажировала меня, — поправил миллиардер. — И научила Джиллиан, что следует говорить и как вести себя, чтобы убедить людей, что это правда.

— А что, разве все было не так?

— Джилли моя дочь. Я бы никогда не сделал ей ничего дурного, — сказав это, Питер задумался над собственными словами, чувствуя, что самообладание уже пошло трещинами. Он тотчас прижал к губам дрожащую руку, чтобы сдержать рвущееся наружу рыдание. — Откуда я мог знать?

— Вы знали психическое состояние Софи, — заметил агент.

— Я тогда занимался покупкой «Дон Тортон». Мне предстояло заключение нескольких серьезных правительственных контрактов. Она могла разорить меня.

Куинн ничего не сказал, как уже поступал, наверное, тысячу раз на одной только прошлой неделе.

Бондюран виновато вздохнул, как будто признавая поражение, и посмотрел на стол.

— Я отдал дочь в руки безумной женщине и развратнику. Наверное, было бы милосерднее убить ее уже тогда.

— Что случилось в ночь с пятницы на субботу? — снова спросил Куинн, возвращая собеседника в настоящее.

— Мы заспорили о Леблане. Джиллиан обвинила меня в том, что я ее не люблю. Заперлась в музыкальной комнате и весь вечер просидела в ней. Я оставил ее в покое и отправился в библиотеку. Там сел перед камином и выпил немного коньяку. Примерно в полдвенадцатого она вошла в комнату. Появилась за моей спиной, что-то напевая. У нее прекрасный голос, чарующий, неземной. А песня непристойная, отвратительная, извращенная. Там было все, чему когда-то Софи научила ее, — о том, что я якобы с ней делал.

— И вы рассердились?

— Мне стало противно. Я встал и повернулся, чтобы сказать ей об этом. Она стояла передо мной обнаженная. «Не хочешь меня, папочка? — спросила она. — Разве ты не любишь меня?»