Вильям Кобб - Парижские Волки. Книга 2. Царь Зла

Что касается публики, то она состояла из Волков высшего разряда, посвященных во все тайны Общества.

Надо сказать правду, что Мюфлие и Кониглю принадлежали к самому низшему классу Волков, они были только исполнителями чужой воли.

Этот ужасный Кровавый Суд заседал в упомянутых нами подземельях госпиталя, о существовании которых в Париже никто не подозревал.

— Подсудимые Мюфлие и Кониглю, встаньте и слушайте, — сказал президент.

Это был не Бискар.

Это была другая галерная знаменитость, по имени Пьер Жестокий.

Приятели повиновались.

Секретарь начал чтение. Вся эта пародия на настоящий суд имела с ним такое сходство, что, закрыв глаза, можно было бы вообразить, что присутствуешь на одном из тех торжественных заседаний, где общество защищается от Преступления.

Мы не будем приводить здесь документ, который заключал в себе факты, уже известные читателю, но он хорошо доказывал совершенство той полиции, которую «Парижские Волки» имели в своем распоряжении.

Все было известно подробно: похищение двух друзей, их пребывание в доме Соммервиля, их измена.

Легко представить содержание обвинения, направленного против двух Волков-отступников!

Они выдали врагам тайну убежища Бискара. Благодаря данным ими сведениям, главарь Волков чуть было не был взят в доме на Жеврской набережной!

Впрочем, допрос подсудимых вполне отразит все пункты обвинения. Мюфлие и Кониглю были совершенно подавлены и молча слушали обвинительный акт.

Увы! Куда девалась обычная самоуверенность великолепного Мюфлие? Его усы, в знак солидарности с его печальными мыслями, уныло повисли, губы были бледны.

Наконец заговорил президент.

— Подсудимый Мюфлие, признаете ли вы справедливость фактов, означенных в обвинительном акте?

Мюфлие сделал нечеловеческое усилие, и ему удалось, наконец, освободить язык, который с дьявольским упорством прилипал к гортани.

— Есть другой оттенок, — сказал он. — Другой оттенок.

— Объяснитесь. Защита совершенно свободна, и вы имеете право сказать все, что считаете необходимым для своего оправдания.

Наступило молчание. Мюфлие искал и ничего не находил в своем, обыкновенно столь изобретательном, мозгу.

Президент снова заговорил.

— Я вас буду допрашивать относительно подробностей. Правда ли, что вы попались в руки двух циркачей, известных под прозвищами «Правый» и «Левый»?

— Это правда! — провизжал Кониглю. — Кстати, и то, что нам порядком попало.

Мюфлие перебил его жестом.

Древний римлянин снова пробудился в нем.

— Что же, — сказал он,— поговорим! Мы Волки, а не тигры. В чем вы нас упрекаете? В том, что мы удружили Биско?

— Вы хотели выдать правосудию предводителя Волков!

Мюфлие ударил кулаком по решетке.

— Неправда! Во всем этом деле рыжая нисколько не была замешана! Я говорил! Да! Но с кем? С полицией? Нет! Отнюдь! Я проговорился одному джентльмену из наших друзей, славному малому, который нас кормил, поил, ухаживал за нами. Он хотел знать, где Биско! Почему мне было не сказать ему этого? Один человек стоит другого. Вот и все!

В публике поднялся сильный шум.

Президент встал со своего места.

— Я должен напомнить, что всякое выражение одобрения или неодобрения запрещается. Мы не в парламенте. Мне будет очень жаль, если придется очистить зал.

Невозможно передать тон, которым были выражены эти замечания.

Молчание воцарилось как по волшебству.

Президент повернулся к подсудимым:

— Кониглю, согласны ли вы с объяснением, данным подсудимым Мюфлие?

— Черт знает что! — крикнул Кониглю. — Он сказал правду, почему же мне говорить обратное!

— Присяжные обсудят это, — продолжал Пьер Жестокий. — Я продолжаю допрос. Чем хотите вы оправдать причины, заставившие вас выдать короля Волков его врагам?

— О! Это я вам сейчас скажу, — произнес Мюфлие. — Вы знаете, что я человек чистосердечный! Бискар мне уже давно надоел! И нетолько мне, но и всем нашим товарищам. Спросите у Малуана, Трюара, Бобине, они вам скажут то же самое: Биско стал невыносим!

Кониглю, жадно слушавший слова Мюфлие, вдруг вошел в экстаз.

— Он прав! — завопил он. — Мы хотели избавиться от Биско! Это не касается Волков! Разве мы выдали товарищей! Нет! Его, только одного его!!!

— Но почему вы так ненавидели Бискара?

— Он нам не давал никакого дела. Мы ржавели! Человек должен работать, не так ли? И что же? Нам не давали ничего делать! Если мы позволяли себе обделать самим какое-нибудь делишко, то господин Биско изволил сердиться!