Джанрико Карофильо - Прошлое — чужая земля

Франческо после продажи кокаина и дележа денег пропал. Растворился в воздухе. Я не мог застать его дома, а сам он мне не звонил. Несколько раз я заходил в бар, где мы частенько встречались и сидели просто так, убивая время за разговором. Я надеялся, что он объявится хоть там, но он как в воду канул.

Я не знал, чем заняться. Слонялся по дому, выходил на улицу и шатался по городу. Мне не давало покоя чувство неудовлетворенности и беспокойство, похожее на легкую лихорадку — только треплющую не тело, а душу. Иногда я садился в машину и ехал кататься по автостраде. Я разгонялся километров до двухсот. На прямых участках дороги я несся, вообще не касаясь тормоза, и притормаживал — слегка — только на поворотах. Обходил шедшие впереди машины справа и на безумной, смертельно опасной скорости влетал на территорию придорожных забегаловок.

А то вдруг срывался к морю, выбрав какую-нибудь второстепенную дорогу. Каждый раз мне удавалось найти новый пляж. Я купался, затем растягивался на полотенце, надеясь вздремнуть под теплым сентябрьским солнцем. Но заснуть не мог. Через десять минут я начинал нервничать и скоро, вне себя от беспокойства, вскакивал, одевался и шел к машине.

Затем лето кончилось, а вместе с ним и мои странные прогулки.

Однажды утром я попробовал позвонить Марии. Ответил мужчина с типично местным выговором. Его голос был хриплым, а тон хамоватым. Я бросил трубку, надеясь, что номер не успел определиться. Несколько дней спустя я сделал еще одну попытку, и на сей раз трубку взяла женщина. Я ее не узнал.

— Мария?

— Кто это?

Я отключился и больше никогда не звонил.

Перед родителями я перестал притворяться, будто занимаюсь, и проплывал мимо них как привидение. Я видел, что они страдают, — в первую очередь из-за того, что не понимают, что происходит. Они ничего не говорили мне. В их молчании не осталось агрессии, одна только тихая, едва заметная растерянность. Они сдались, признали свое поражение — невыносимое для меня чувство.

Я действительно не мог смотреть им в глаза, отводил взгляд, заполнял пустоту музыкой, прятался в своей комнате или уходил бродить по городу.

Я даже читать не мог. Открывал книгу, пробегал несколько страниц и ловил себя на том, что не могу следить за содержанием. Тогда я ее откладывал и никогда больше не брал в руки. Несколько дней спустя я начинал другую книгу, но с ней происходило то же самое, еще быстрей, чем с предыдущей. Скоро я бросил и пытаться.

У меня получалось читать только газеты. Потому что можно перескакивать со страницы на страницу в каком угодно порядке, не вникать в смысл прочитанного и не заставлять себя сконцентрироваться.

Во мне проснулся болезненный интерес к криминальной хронике. Скажем так, профессиональный интерес. Я читал об арестах и процессах над распространителями наркотиков. С той же злобной радостью, с какой некоторые старики, облегченно вздыхая, проглядывают чужие некрологи: опять пронесло.

Узнав, какой срок схлопотал один обвиняемый за продажу грамма кокаина, я подсчитал, чем рисковал — и чего избежал — за продажу килограмма. По телу пробежали мурашки страха и удовольствия одновременно. То же самое испытывает человек, завернувшийся в теплое одеяло, когда на улице холодно и льет дождь.

Однажды я прочел, что в подпольном игорном доме в районе квартала Либерта произошла драка с поножовщиной. Я с нетерпением стал проглядывать имена участников, предчувствуя, хуже того, будучи почти уверенным, что в схватке участвовал Франческо. Но мое предчувствие в очередной раз меня обмануло. И все равно, от этой заметки на душе у меня остался противный, хотя и трудно определимый, осадок. Каким-то образом вся эта история касалась Франческо, меня и всего, что уже случилось или еще случится.

Ничего хорошего это не обещало.

Регулярно мне попадались тревожные статьи о серии изнасилований, вот уже несколько месяцев повторяющихся в Бари. Следствие считало, что действует один и тот же маньяк. Полиция призывала женщин не ходить по ночам без сопровождения и просила население о содействии.

Я равнодушно и почти не вникая в смысл пробегал страницу за страницей. Только иногда какая-нибудь новость пробуждала меня от тупого оцепенения, в котором я все это время пребывал.

Одна из них отпечаталась у меня в памяти.

Та, в которой говорилось о смерти Ширеа — свободного защитника национальной футбольной команды. Чемпиона мира тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Чемпионат проходил в Испании. Мне было пятнадцать, когда невероятный и неповторимый прорыв превратил заурядную команду в сильнейшую в мире. Их никто не смог остановить: ни Аргентина, ни Бразилия, ни Польша, ни Германия. Как будто ее величество Судьба встала на их сторону. На нашу сторону. Даже сейчас это кажется мне невероятным и потрясающим.