Виктор Пронин - Победителей не судят

Именно здесь Анфилогов видел свое назначение и получал от этого не просто удовольствие, а высшее наслаждение. Причем ему безразлично было наказание, которое получал вычисленный им преступник, тот мог быть вообще оправданным, и это нисколько Анфилогова не трогало — он сделал свою работу, а остальное его не касалось.

И опять же, как продолжение этого недостатка, следовало достоинство — Анфилогов легко и непосредственно общался не только с законопослушными гражданами, но и с людьми явно криминального толка, а то и законченными бандюгами. И это нисколько не уязвляло его, нисколько не трогало.

Присмотревшись к Анфилогову внимательнее, пристальнее и подозрительнее, можно было сделать жесткий вывод — он боролся не столько с преступностью, отстаивая жизнь и достоинство граждан, сколько ублажал собственные желания и капризы. Но поскольку они совпадали с указаниями начальства, Анфилогов был на хорошем счету. Но о повышении ему мечтать не приходилось. Не вписывался он в устоявшийся образ руководителя, наставника. В его поведении, в суждениях постоянно прослеживалось если не легкомыслие, то какая-то вольность, снисходительное отношение к закону.

Прохладное отношение руководства к Анфилогову нисколько того не огорчало, он был этому даже рад, поскольку мог вести себя свободнее тех, кто был угнетен начальственной любовью и стремлением выглядеть правильно и неуязвимо.

Да, конечно, раскованность в работе выглядела недостатком, даже ущербностью, но все искупалось преданностью делу, которой не мог похвастать самый усердный служака. Искренняя увлеченность видна каждому. Следовательский талант Анфилогова тоже был очевиден, как и его неподкупность, — в этом тоже никто не сомневался. Таких людей сейчас чрезвычайно мало в любой профессии, поскольку преданность делу и бескорыстность перестали быть ценимыми качествами.

Теперь поощряется умение подать себя, свои успехи, как бы скромны они ни были, го-товность ладить с руководством, вести себя по правилам, не возникать там, где не положено, но неизменно оказываться там, где выгодно и лестно.

Отношения с законом у Анфлогова были какие-то товарищеские, если не сказать — панибратские. Нет, он не был рабом закона и не сверял каждый шаг с Уголовным кодексом. Другими словами, Анфилогов позволял себе судить о виновности того или другого человека, не дожидаясь, пока это сделает суд.

Тот же Касьянин...

Возможно, другой следователь, менее самоуверенный и более скованный правовыми ограничениями, заподозрив человека в убийстве, повел бы себя иначе — вызвал бы на допрос, начал устраивать очные ставки и в конце концов добился бы признания. Анфилогов этого всего делать не стал, но и работы не прекратил. Он несколько дней ходил по гулким этажам недостроенных домов, общался с бомжами, пьяницами, наркоманами и наконец узнал то, что и хотел узнать, — стрелял человек, который гулял со светлой собакой средних размеров. При этом несколько свидетелей уточнили, что у собаки были длинные уши и мохнатый хвост. А если учесть, что за некоторое время до этого Касьянин попал в больницу, избитый ночью на пустыре, то у него были основания вооружиться, были основания пустить револьвер в ход... Да и вел себя Касьянин двусмысленно, от вопросов уходил, лукавил и не скрывал этого.

Анфилогову все стало ясно.

И что же он делает?

Ничего.

Для себя он решил, что ему лучше не вмешиваться не потому, что чего-то опасался, нет, просто подумал, что так будет лучше, справедливее.

В этом его поступке было не так уж много вызова и непочтительной дерзости по отношению к закону, как может показаться. Пришло время, когда люди усомнились в законе — и в его силе, и в его надобности, и в его справедливости.

И по мере своих возможностей старались худо-бедно обходиться без государства, без всевозможных его служб и ведомств. А если уж такой возможности у них не было, то и от государства, и от закона пытались попросту откупиться.

Откупались, получалось.

И от закона, и от его представителей. Если уж взятки берут помощники президента, министры, если даже сам государственный прокурор сидит за взятки, то о чем может быть речь, о чем речь!

Единственное, что позволил себе Анфилогов, это отдаться на волю волн. Он не старался делать вид, что ничего не видит, не знает, не слышит. Прекрасно он все видел, знал и слышал, отчетливо осознавал, что никогда его родная контора не вступится за него, не сможет его защитить, если возникнут неприятности с криминальными ребятами. И потому старался не вступать в непримиримые отношения с кем бы то ни было. А если этого не удавалось, то надеялся он только на самого себя, на скромные свои силы.