Виктор Пронин - Победителей не судят

— Возьми на всякий случай, — сказала Марина, протягивая мужу недавний подарок Ухалова. — Мне будет спокойнее, — сказала она, смутившись собственной заботой.

— Надо же... — удивился Касьянин, беря револьвер.

— Если не от людей, то хоть от собак отгавкаешься.

— Тоже верно, — Касьянин сунул револьвер под ремень. Поскольку был он телом сух и даже строен, то револьвер расположился за поясом совершенно невидимо. Застегнув пиджак на одну пуговицу, Касьянин полностью скрыл следы оружия на своем теле.

К тому времени, когда Касьянин, с трудом сдерживая рвущегося с поводка Яшку, пересек освещенную трассу, сумерки совсем сгустились и в тени пустых домов наступила темнота. Она была еще прозрачной, еще можно было различить и людей, и носящихся по пустырю собак, и даже беззвучные тени бомжей и наркоманов, стекавшиеся к серым громадам, тоже еще были вполне различимы. Они ни с кем не заговаривали, на них тоже не обращали внимания как на пришельцев из другой, не то прошлой, не то будущей цивилизации, которая существовала совсем рядом, но по каким-то своим неведомым законам. Пришельцы людей не трогали, со своей жизнью к ним не навязывались и вообще стремились быть как можно незаметнее. Скользнет тень поздним вечером и исчезнет, будто привидение в неверном свете сумерек.

Не встретив знакомых, Касьянин отошел с Яшкой на край пустыря, в темноте нащупал ногой брошенную плиту перекрытия и сел на нее, ощутив еще дневное тепло, исходящее от бетона. Вняв наконец Яшкиным стонам, он отстегнул поводок и позволил собаке тут же умчаться в темноту. Только по шороху, проносящемуся где-то рядом, Касьянин мог следить за передвижениями Яшки. С некоторых пор тот стал осторожнее и уже не убегал слишком далеко, все время был где-то рядом.

Стоило позвать, и он прибегал тут же, но в руки не давался, опасаясь, что его снова посадят на поводок и поволокут, поволокут беззащитного на двенадцатый этаж в опостылевшую квартиру.

Было уже поздно, и жизнь на пустыре постепенно замирала. Собачников было немного, да и те уже уходили. Изредка в темноте раздавались истеричные голоса женщин — они отдавали команды с такой настойчивой озлобленностью, что собаки сразу чувствовали их беспомощность и не торопились бежать на зов, а уж исполнять команды им, наверное, вообще казалось смешным.

Но неожиданно все переменилось, и события понеслись с жутковатой необратимостью. Сначала отчаянно завизжал Яшка. На фоне освещенной улицы Касьянин увидел, как тот несется к нему, преследуемый большой собакой. Та гналась за Яшкой молча, и уже одно это выдавало ее серьезные намерения.

Касьянин вскочил, бросился навстречу, но не успел — собака уже настигла Яшку и вцепилась в затылок. Вырвав из-за пояса револьвер, вовремя вспомнив о кнопочке предохранителя и сдвинув ее вверх, Касьянин два раза нажал курок. Он помнил наставления Ухалова о том, что первые выстрелы холостые и никому вреда принести не могут.

Похоже, что грохот больше оглушил самого Касьянина, нежели произвел какое-то впечатление на собаку. Наверняка это был хорошо натасканный зверь, приученный к выстрелам. Услышав грохот, увидев злое, нетерпеливое пламя, вырвавшееся из ствола, собака оставила несчастного Яшку и молча, не издав ни звука, рванулась к Касьянину. Он услышал ее хриплое дыхание, кажется, услышал даже шелест травы под лапами, и в тот момент, когда она, ото рвавшись от земли, была уже в прыжке, уже на полпути к нему, к его горлу, Касьянин успел вскинуть руку и нажать курок. Он не мог сказать, он и потом не мог сказать, сколько раз выстрелил, однако, отшатнувшись в сторону, услышал собачий визг. Это не был жалобный визг, это была злобная ругань громадного пса, которому сделали больно.

В свете уличных фонарей Касьянин видел катающийся по земле черный рычащий комок.

— Ах ты, сучий потрох, — услышал он сзади, но оглянуться не успел — кто-то сильный, явно сильнее, крупнее его, схватил сзади рукой за горло. Не ладонью схватил, не пальцами, а завел локоть и предплечьем сдавил горло так, что нельзя было продохнуть. Касьянин почувствовал, что задыхается, что еще совсем немного времени, секунда-вторая, — и он потеряет сознание. Уже обвиснув в сильных руках напавшего, он завел руку с револьвером назад, куда-то себе за голову, и нажал курок.

Раздался грохот выстрела, и хватка на его горле ослабла.

Касьянин упал, и это падение, кажется, привело его в чувство. Он осознал, что лежит навзничь на вытоптанной, загаженной траве, почувствовал запах собачьего дерьма, сухой травы, увидел в стороне, над дорогой, расплывающееся светлое пятно.