Жан-Марк Сувира - И унесет тебя ветер

— Кажется, вы хотели со мной говорить. Это первый раз?

Бриаль почесал жирной пухлой рукой с грязными ногтями макушку и шею, вытер потные руки о штаны.

— Да. Только сначала я хочу вас спросить. Вы ничего не рассказываете, что мы вам говорим?

— Если на исповеди — разумеется, нет!

— А не на исповеди?

— Обычно тоже нет. Но в таком случае я предпочел бы говорить с вами о другом: как вы попали в такое место, помочь вам стать лучше…

— Не тот случай. Они мне хотят дело «пришить», а я тут ни при чем — тройное убийство, если точнее, так что…

Священник остановил его жестом руки.

— Мы не на исповеди, и я уже говорил вам, какие есть ограничения.

— Да-да, я понял. Так вот я что говорил: там на убитых, сказал следователь, находили записки со словами Сенеки. Так вот. Мне бы хотелось знать, можете ли вы мне рассказать про Сенеку. Кто такой, что написал и всякое прочее.

Озадаченный и обескураженный священник разглядывал сидящего против него неряшливого арестанта, совершенно не похожего на интеллектуала: с грязными руками, в нестираной одежде, с примитивной лексикой.

— Чтобы говорить о Сенеке, вам не нужен священник.

— Да? А с кем еще об этом говорить в такой дыре?

— Ну как же: есть библиотека, есть…

Заключенный промолчал. Священник невольно улыбнулся и подумал, что с арестантами всегда есть смысл поговорить, чтобы они заново взглянули на свою жизнь. Его немного позабавило, как передернуло Бриаля при слове «библиотека».

— Что ж, хорошо, я вам расскажу в двух словах о Сенеке, — сказал священник.

Ровно в 13.00, как всегда по пятницам, священник обедал с директором тюрьмы. Разговор катился плавно, ничего тревожного не было — жара не причина, чтобы тюрьмы набивались битком. Подали десерт и кофе.

— У меня сегодня был странный разговор с одним заключенным, — завел речь священник, отламывая ложечкой пирожное «Наполеон». — Он хотел, чтобы я рассказал ему о Сенеке.

— Это и впрямь достойно внимания. Нечасто в наших тюрьмах ведут беседы на такие темы, — с улыбкой ответил директор.

— Надо сказать, это был скорее мой монолог, но арестант, грубый с виду, слушал очень внимательно — ему было, видимо, интересно.

— А кто это? Если, конечно, не секрет.

— Конечно, нет, ведь это была не исповедь. Я говорил с Жан-Пьером Бриалем.

Дальмат аккуратно надел колпачок на желтый фломастер. Всего восемь звонков да еще кое-что. Работал он по ксерокопии, оригинал оставил в ящике стола.

Кальдрон заканчивал телефонный разговор с прокурором, когда Дальмат вошел к нему в кабинет с бумагами в руках. С непроницаемым лицом он присел к столу, дожидаясь конца разговора. Ни тени волнения, само спокойствие и невозмутимость.

— Нашел что-то в своих листочках? Вижу, вижу, весь прямо светишься от радости, — попробовал «раскусить» его Кальдрон.

— Вот что, Венсан: нет тебе никакого дела до моей радости. Бурных чувств я не проявляю и проявлять никогда не буду.

— Вроде дошло. Ну давай — что ты мне можешь предъявить?

— Детализация телефонных разговоров Димитровой кое-что показала. Она восемь раз звонила Норман и Коломар — каждой по четыре раза — и всякий раз подолгу говорила.

— Когда?

— Около двух месяцев назад.

— Ты сверял с детализациями тех двух?

— Да, все сходится. К тому же номер Димитровой есть в списке ожидающих определения.

— Так, теперь у нас есть связь между всеми тремя, только непонятно какая.

Кальдрон быстро схватил телефонную трубку и нажал на кнопку памяти, куда был занесен телефон Мистраля.

— Это не все, Венсан.

— Что еще? — Кальдрон тут же повесил трубку.

— Димитрова раз двадцать звонила на разные номера в одну деревню в Сена-и-Марне. Я определил, куда именно. Получается — всем подряд: в мэрию, в магазины, в школу, просто жителям.

— Понятно, Поль, а почему это так интересно?

— Среди адресатов звонков есть некто Одиль Бриаль. Та же фамилия, что у арестованного по делу об убийствах в Уазе. Я заглянул в личное дело из жандармерии: его мать зовут Вивиана. Должно быть, Димитрова отыскала его родственницу.

Мистраль сидел на Монмартре на ступенях церкви Сакре-Кер, что возвышается над Парижем, окруженная сотнями туристов, которые на всех языках планеты восхищались панорамой. Ловкие карманники сновали между группками отпускников и десятилетних детишек и незаметно их «ощипывали». Мистраль ел сандвич. Он нарочно посмотрел в глаза кое-кому из этих ребяток, и те поняли, кто он такой. Они переполошились, стали вычислять, нет ли в толпе еще полицейских, и на всякий случай временно оставили туристов в покое. Партия была просто отложена.