Жан-Марк Сувира - И унесет тебя ветер

Больше Бриалю нечего было сказать. Он находился в кабинете следователя, который мог отправить его в суд, а там могло «светить» пожизненное, но это его не волновало. Адвокат потирал нос и просматривал записи.

— Господин судебный следователь, какими вы располагаете доказательствами, кроме легко объяснимых следов ДНК?

Николя Тарнос в глубине души был согласен, что обвинению не хватает основательности.

— Мэтр, я вижу, что в Париже выявились новые факты по делу. Но прежде чем принять решение, я свяжусь с парижским следователем и разберусь, действительно ли эти серии преступлений полностью одинаковы, или там работал подражатель, что случается в не совсем ординарных уголовных делах. И приму решение не только на основании одного этого пункта.

— Господин судебный следователь, через несколько часов вы получите ходатайство об освобождении Жан-Пьера Бриаля из-под стражи.

Секретарь суда взглянула на настенные часы: они показывали 18.30. Адвокат продолжал настаивать на освобождении своего клиента, следователь с ним пререкался. В 19.00 она записала последнюю фразу адвоката, а через двадцать минут поспешила в свою машину, думая о Бриале. Она уже двадцать лет работала в суде и была уверена, что этот толстый виновен. Но последние доказательства разлетались на мелкие осколки.

1985 год.

Двадцать лет. Сегодня мне исполнилось двадцать лет. Говорят, это самый прекрасный возраст в жизни. Я этот день точно запомню, хотя и не задувал свечек на торте. Вечером встретил мужика, которому изрезал верх на его долбаной понтовой тачке. Он меня не узнал. Еще бы! Он же сам мне всю рожу изрезал. Я прошел мимо не оборачиваясь. Через шагов сто повернул обратно и пошел за ним — так просто, от скуки. Он шел спокойно, прямо, ничего не боялся. Зашел сначала в продуктовую лавку, накупил там дорогой вкусной жратвы, вина, шампанского, потом к цветочнику — взял какой-то разноцветный букетик. Посвистывает, доволен жизнью. Вошел в подземный паркинг. Вот это зря. Я, честно, вообще ни о чем не думал, пока он не зашел в этот паркинг. А там уж я ничего с собой не мог поделать — стал прикидывать. Когда он подошел к машине — опять открытый кабриолет — дурные воспоминания так и рванули во всю мочь. Я стоял за ним — рукой подать.

Он, должно быть, увидел меня в зеркале — подпрыгнул, как козел. Сразу другим человеком стал. Смотрел на меня как больной, струсил, я вижу, по полной. Собаки, когда чуют страх, бросаются и кусают. Вот и я такой. Понял, что он ссыт, только мне захотелось еще минутку поиграться: он же меня не узнал с такой рожей.

Я сказал ему: «Что, открытые машины до сих пор любишь?» И тут он сразу врубился! Охренеть, какой кайф!

Бритва у меня была уже в левой руке — сама туда прыгнула, как живая. Раз — и все. Так быстро, даже обидно. Бритва взяла и разрезала глотку. Я отскочил в сторону. Кровь из этого мужика хлестала, как лава из вулкана! Он все бросил, схватился за горло, бутылки все перебились. Через три минуты он лежал мертвый на своих покупках и на битом стекле. Кругом море крови. Только цветы не запачкались, а цветы же не виноваты, им не в подземном паркинге надо умирать! Им нужны солнце, воздух и вода.

Я всегда любил цветы, растения и всякую природу. Я их взял с собой. Кто идет с цветами, того полицаи никогда не загребут. Ни за что! Вы ж понимаете, у мужика с оружием букета цветов в руках не бывает. Тем более если он убил. А мне двадцать годков, только с моей рожей ни одна баба от меня цветов не примет, кроме моей матери. Вот я их ей и подарил. Перед входом под фонарем хорошо посмотрел, не осталось ли где пятнышка крови. Нигде ничего — вот и клево.

Мать взяла цветы молча. Я видел, она глазам своим не верила, не понимала — может, спит. Наверное, в тот день она точно решила, что я с ума сошел. Мы поужинали, поговорили о разных делах, так и вечер прошел. И все. А ночью со мной случился приступ — хоть сдохни, такого еще не было. Я правда думал, что помру.

Мать из дома вышла. Так хоть лучше. Какие-то люди ходили по комнате, а на меня не смотрели. Ворочали всю мебель, чтобы отобрать у меня бритву. Я на них ору, хочу их поймать, а они ходят себе, будто меня и нет. А тот говнюк из кабриолета держится обеими руками за горло и кровь между пальцами брызжет. И так всю ночь — никак этот кошмар не кончался, и я ничего не мог сделать с теми людьми.

Утром мать вернулась, от нее перегаром несло. Она видела, что со мной, но ничего не сказала. Я заперся в ванной, глянул чуть-чуть в зеркало и совсем отпал. Понять не мог, кто там, сам себя не узнавал. Какой-то незнакомый парень с тощим лицом, безумными глазами, а из носа идет кровь. Ни за что больше не хочу видеть себя в зеркале. Там меня больше и нет.