Жан-Марк Сувира - И унесет тебя ветер

— Потом все тихо было. Но кроме того времени, когда он занимается гимнастикой по утрам, мы вообще не знаем, дома он или нет. Это очень неприметный человек.

— Вот вам моя фамилия и телефоны. Если господин Эмери объявится, немедленно известите нас. Хорошо?

Старшина дал Анри Лестраду свою визитную карточку. Тот внимательно изучил ее.

— Можете на меня положиться!

Выйдя из дома, полицейские убедились, что почтовый ящик Эмери пуст.

— Что делать будем? Ломать дверь? Вдруг он мертв?

— Если он уже несколько дней как умер, мы бы на лестнице почуяли.

— Верно. Тут дело необычное, поступим иначе.

Мистраль решил перенесли экспертизу голоса на вторник: слишком много людей было занято с задержанными сестрами Бриаль. Элизабет Марешаль пожелала ему удачи.

«Расскажи мне, что там было», — написала она.

Начали допрашивать сестер Бриаль.

«Начнем полегоньку, — определил тактику Кальдрон, — а ближе к ночи или завтра утром врежем дубиной по макушке. Вот тогда и посмотрим, какие они храбрые!»

Сестры сидели в кабинетах на разных этажах, чтобы исключить возможность их встречи. Вивиана Бриаль впилась взглядом в Жерара Гальтье, прикомандированного к расследованию офицера, превосходно владеющего искусством допроса. Гальтье, старый волк уголовного процесса, произнес мысленно: «Итак, первый раунд!»

Одиль Бриаль, совершенно протрезвевшая, но страдающая без табака и спиртного, старалась скрыть, как ей мучительно скверно, и разглядывала того, кого про себя звала по-прежнему семинаристом. Она очень сердилась на себя, что невольно попала в западню.

Дальмат не торопился. Он тоже внимательно изучал сидящую перед ним женщину. То была типичная психологическая схватка между задержанным и полицейским.

Криво усмехнувшись, Одиль Бриаль решила первой прервать молчание и показать, что ничего не боится.

— Ну что, семинарист, ты, что ли, будешь меня исповедовать?

— Я, — ответил Дальмат своим бесцветным голосом. — А вы каяться.

— Смотри, какой уверенный! Или гордость не смертный грех?

— Совершенно верно, смертный. Зато в исповедальне не пьют и не курят.

— Ну ты и сволочь!

— А кто же еще?

Тевено рассматривал фотографии убитых женщин, сделанные Службой криминалистики.

— Людовик, у всех этих женщин руки связаны за спиной. Вы, я надеюсь, и сами заметили.

— Конечно, заметили.

— О чем вы думаете, глядя на эти снимки?

— Кто связывает женщинам руки, тот не хочет, чтобы женщины им обладали.

— Или наоборот.

— В смысле?

— Он очень этого хотел, когда был маленьким.

Мистраль переваривал это наблюдение.

Психиатр не унимался:

— А какая у вас теория насчет осколков зеркала в лице?

— Это, признаться, сложно. Думаю, убийце не нравится, как на него глядят женщины. То, что в этих взглядах отражается, должно быть, как-то связано с отвращением. Тем более что он и сам не выносит своего отражения в зеркале.

— Это, пожалуй, верно. Он использует осколки зеркала как кинжалы, хочет окончательно закрыть женский взгляд. Ярость, с какой он обращался с госпожой Димитровой, весьма симптоматична для человека, желающего избавиться от внутреннего смятения. Он казнит глаза, которые смотрят, и рот, который говорит.

Тевено сосредоточился на фотоальбомах.

— Честно говоря, не очень понимаю историю с двумя одинаковыми альбомами. С матерью все ясно, но тетке какой смысл держать у себя фотографии племянника?

— Мне тоже непонятно, — согласился Мистраль.

— Думаю, дело в рождении двух детей с интервалом в три недели, причем обоих от неизвестного отца. Хотелось бы найти человека, имевшего связь с обеими сестрами, от которых случились такие близкие рождения.

— Это вариант. Но он не объясняет, почему на месте преступления в двух совершенно разных местах обнаружена идентичная ДНК — при том, что предполагаемый виновник первых убийств в момент совершения вторых был в тюрьме.

Мистраль проводил Тевено до выхода из здания полиции и передал ему ксерокопию всех страниц фотоальбома. Психиатр положил этот толстый конверт в портфель.

— Хорошенькую загадку вы мне загадали. Поломаю голову и скоро вам перезвоню.

— Завтра?

— Это уж слишком быстро…

— Дело в том, что наши задержания считаются от сегодняшнего дня и заканчиваются в среду в половине одиннадцатого утра. У нас, грубо говоря, осталось тридцать часов, считая ночные, чтобы разобраться в этой истории. Часики тикают!

Обратно к себе Людовик Мистраль поднялся озадаченный. Секретарша приклеила ему на ежедневник записку: «Звонили с ФИП, есть новости». Мистраль снял трубку и набрал номер, записанный на квадратике желтой бумаги. Его собеседник сразу приступил к делу: