Александр Терехов - Натренированный на победу боец

– Нет. У меня же нет ничего страшного.

Вернувшаяся сиделка вытерла руки, значительно оглядела нас и уселась.

– Тогда одевайся.

Поедем. Упростилось. Чуя себя заново, я без помощи сел, натянул бушлат, взял шапку; спросить воды? Старый сходил осмотрел коридор и успокаивающе кивнул. Проверил тумбочки: ничего нужного? И – на подоконник. За ним в млечно-мутном воздухе едва виднелись очертания домов. А приехали летом.

Я пробовал, как держусь на ногах. В коридоре санитарки и беременные обсели телевизор, на лежаке поперек выхода на лестницу спал Заборов, спрятав голову под бушлат, рядом на корточках – солдат. Уборщица гнала щеткой бумажки в сторону уборной. Если задержится там?

– Как чувствуешь? Не пей.

– Так, глаза слипаются, вроде жар, а голова – обычно.

– А живот?

– Меньше. – Пекло глуше, но внутри пухло холодное резиновое мясо, все давя. Успеем.

Как ни настраивались – дрогнули, когда засигналила машина. Старый выглянул и необычно медленно проговорил:

– Что там у нас? Молоко привезли. Сядь, чего ты?

Все, обнял жар и защипало, заныло – от затылка к ступням, тяжело взлетал из нутра воздух, я сорвался на кашель, не спуская со Старого глаз, вцепившись в шапку – не забыть, чтоб там, где мы будем, не простывать.

Старый высунулся в коридор, скоро вернулся, у него появилась одышка, жадно смотрел в окно – Старый ждал, дождался и близко подошел к сонно нахохлившейся сиделке.

– Так и будете сутки? Ночь впереди. Ваша помощь понадобится главным образом ночью, когда я, как вы понимаете, сплю. Сейчас мы бы и без вас бы. – Перервалось дыхание, сиделка его не понимала, но приподнялась.

Автомобиль «Молоко» развернулся и пятился к подвальному окну – от крыльца к нему семенили буфетчицы. На дороге, до самых ворот, – ни души, один часовой прихлопывал лопатой сугробы.

– Пойдите отдохнуть. Набраться сил.

– При-ивыкла я. Сорок лет уже! Да ладно ва-ам. – Она оставалась стоять.

Автомобиль вдруг замедлил, повело на льду – забуксовал. Он не встанет под лестницу.

– Вы так еще порядочные, – прыскала старуха, благодарно шлепала Старого в плечо. – У нас такие – веревкой вяжем.

Водитель – в тулупе, собачья шапка – смотрел под задние колеса: лед. Всё. Буфетчицы закричали ему: далеко вон таскать – еще попробуй! Ругань. А если это не тот водитель, если он не уходит в подвал, если он сегодня не уйдет – чем пригрозим? Завел. Старый бессильно усмехнулся сиделке и вышел.

– А вам и совсем не надо у окна. Ишь молчит. Пойду жаловаться вашим.

Враскачку, взяв левее, автомобиль дотянул, дополз, додрожал – теперь лестница обрывалась над кабиной. Я вернулся в кровать, показал старухе: утихни, ничего нет; она куталась, засквозило – Старый открыл в уборной окно.

И вернулся бегом, уставился на улицу – глаза блестели, наверное, коридор спокоен, спят; сипло погромыхивали железные ящики – разгружают. Разгружают. Старый загляделся, как на реку, его медленные пальцы наконец-то поползли по подоконнику, показывая: водитель уходит, уходит медленно.

– Я вас попрошу, принесите клизму.

Сиделка отправилась. Старый считал:

– Осталось… шесть ящиков – пошли!

Коридор оказался новым – телевизор погас, остался брошенным кружок стульев и скамеечки в два крыла. Еще стул у поста старшей медсестры – яркая лампа, свет бил. Пустой лежак, где спал Заборов. К стене прислонилась швабра, под нею – с половой тряпкой ведро. Над выходом зияло багровое дежурное освещение.

Из растворенного окна уборной несло зимой, и дверь в палату захлопнулась – мы оказались в тени. Громыхали проволочные, суставчатые ящики, казалось – рядом, последние звуки, остается тишина снега, лестница, страх – тяжело отъехала зачерненная тенью дверь: из буфета вперевалку вышла сиделка, слепо глянула на нас:

– Гдей-то вы? Как полдник – все за сметаной. – Подергала процедурную. – Иду на первый этаж. Дотерпишь?

Мучительно долго шаркала – трогая двери, поправляя стулья, звякнул местный телефон – подняла и не расслышала. Вдруг я понял: тихо – они разгрузились, уже Старый манил меня.

– Стоят пока две. Запирают подвал. Говорят. Я – на лестницу, ты подашь мешок. Уходят! Сейчас, до угла. Пошел! – С воем-треском до упора размахнулось окно, Старый поймал лестницу, переставил ногу – вот снаружи весь, глянул вниз, захрипел:

– Мешок! Ну! Что ты слушаешь?! Ну!

– Пришли.

– Кто-о?!

В коридоре – каблуки запинались в поиске, я Старому – назад, все, потом; он кричал и вздрагивал на лестнице, лестница тряслась.