Александр Терехов - Натренированный на победу боец

– Не трогайте. Про себя-то не знаете, и меня оставьте.

Отворили переезд, архитектор переступил рельсы и отправился левой обочиной – в город, пока я видел его.

Город сиял нагой внутри зимы: башни, трубы, гостиничный истукан поливали светом прожекторы, серебрились засахаренные стены, пылало стекло торговых рядов – горки колбас, капусты, медвежата пробуют мед; номера домов, расписания работ и движения автобусов, белые урны, ровные сугробы, чистая дорога черного цвета, отделенная камнем, чередующим черный и белый, укутанный холстиной памятник, цветники, ясно высвеченные дворы с горами золотого песка, играющими детьми, постовые в белых ремнях и сверкающих, как рояль, сапогах; били марши, били бархатной и звенящей колотушкой в мягкое сердце, на углах – веселые мороженщицы, парами гуляли бодрые старики, здороваясь, снимали перчатки, сверкая наградной чешуей из-под тулупов; гуляла свадьба, плясали ряженые: солдат с начерненными усами, лекарь, казак в папахе, цыганка, баба-яга, милиционер, русалка в белой косынке, грузин; с лотков продавали калачи, и самовар выпускал кипяток из костистого носа; мы выехали к дому отдыха, беременные пели на веранде кружком, на баяне играл санитар и сам подпевал тоже, по ровно заледенелой площади катались две девчушки на коньках, подымали руки, кружили и наклонялись в ласточку.

– Сам дойдешь?

– Я дойду.

– Пусть сидит. Вон уже носилки несут.

Понесли четверо, в лицо засматривались фонари, я подумал: мы так от дома далеко; как далеко! живешь рядом, а когда надо – разделяет железная дорога, кассы, очереди. Разделяет расписание автобусов. Версты от остановки. Нетвердая память, ее годности есть срок. Земля. Законы движения. Законы неодновременного местоположения тел.

– Хрен ли стали?

– Плачет…

– Где? Это снег натаял, нападал и натаял.

Посредине погасло, свет погас, холодней. Фонари слепли поочередно с треском, словно лопались, но марш еще бил. Догремев горький конец, с неба сказали:

– Хорошо. Всех на исходные. Свет, слышно меня? Договаривались же, два луча на фигуристов и сопровождать с запаздыванием! Сколько напоминать? Молодых мало на улице. Руденко, что у тебя за деятель пляшет в свадьбе – форма одежды парадная, а на голове каска? Оденьте по уставу! Отбой.

Носилки накренились, вдруг – вниз, подвальная недвижная стужа, я с собачьим скулежом вцеплялся в батареи, несли, сдергивали, придавливали локтем шею. Переложили на топчан – тотчас сел. Больше не ложиться. Тепло. Клинский – коротко остригся, обмороченно сдвигал губы дудкой. За желтой ширмой шаталась тень – выглянул Свиридов, ощерился и двинулся на меня, расстегивая рубаху.

– Хреново?! А мне? В синяк били! Какого хрена сел? Ляжь! Вот: в синяк били. – Вертанулся к Клинскому. – И ты смотри!

Я залез на каталку. Надо сказать: больше не лягу спать, я кашлял.

– Сюда. Теперь и шатание в ногах? – Из-за ширмы Свиридов вытащил длинного солдата, оторванный черный погон на неподпоясанном кителе, толкнул на стул спиной ко мне. – Причина? Кто приказал?

– За свободу хотели. За народ, – торопливо ответил солдат. Свиридов размахнулся и вмазал ему по щеке. Наклонился и прошипел:

– За какой на хрен народ? За какую, к чертовой матери, свободу?! – Завопил: – Кто водку принес в батальон?! Пьяные, падлы? Обиделись на выкрики? Сгоряча понеслось – да?! Я т-тебе по-ка-жу вырванные годы – про священный долг! Кто стрелял по вертолету?

– Товарищ солдат, молчать некогда, – уведомил Клинский. – В районе военное положение. В личной карточке есть ваша роспись, что законы военного времени доведены. Дело нешуточное. Тут домолчаться можно…

– Спьяну? – опять склонился Свиридов. – Сдуру? Все били и ты вдарил?

– Хотели… Ну, как лучше. Чтоб свобода как-то… Вместе, – промолвил после молчания солдат и слезливо выдохнул.

– Да твою же мать! Как пробить твою тупую башку?! – заревел Свиридов. – Скажешь: сдуру и один – десять суток губы. За свободу и вместе – десять лет! А при отягчающих – и лоб зеленкой помажешь! Тьфу!

Клинский посмотрел на часы и мягко погладил виски.

– Дуй отсюда, – махнул Свиридов. – Свободен. Погоди, только последнее скажи. Скажешь и пойдешь сразу. – И заорал во всю мочь: – Это он стрелял по вертолету?! Это он командовал?! Да?! – рывком развернул солдата ко мне. – Скажи! Да! – Тыкал в меня, другой рукой душил солдата локтем. – Да! Скажи! И пойдешь!

У солдата из ноздрей закапала кровь, он подхватывал ее губами.

Свиридов отворил дверь.