Александр Терехов - Натренированный на победу боец

– Чего?

– Войти. Когда они двигаются. В них. Слышите? Вы здесь?

– Смешно. Мокроусов вывел такую идею: крыса не умирает сама по себе. Когда седой наскучивает хищнический образ жизни, она отдается кошке. Но кошка не дура. Поиграет и бросит, как бы ни скучала. Граф многое предсказал в дератизации, но иногда блудил по-глупому. Написал: крыса живет семь лет. А она – две зимы. Увидишь крыс, кричи «ура».

И на крыльце врезался в его невесту – как пахнет! Крепко встряхнула меня за плечо.

– Вы зачем сказали ему?! Про балкон? Что я…

– Не хочу общего с тобой. Какие ж духи у тебя! – Я торопился дальше по бульвару.

Она не отставала. Задыхаюсь, если вижу ее губы.

– Поговорим!

– После, мать.

– Сейчас! – Хватанула меня за шиворот, рубашка резанула горло, я замахнулся локтем – она не отпустила, вздрогнули брови, подбородок, ресницы, заплясали губы. Я отвернулся – ну вот.

Говорила она медленно, убирая слезы свободной рукой.

– Сейчас. Успокойтесь, я никогда больше вас не замечу. Мне так неприятно… Обращаться к вам. Только раз. Прошу вас. Помогите двоим.

– Нам с вами не помочь.

– Помогите Вите. Он и так впечатлительный – эта работа не для него… Он рассказывает такие ужасы. Не может забыть. Смотрит сюда, под ноги. Он даже ходит – у него уже другая походка! Он боится. – Она совсем разрыдалась, рыдающая рука потряхивала мой ворот. – Другое лицо!

– Бывает попервой. Купите ему крысу. Белую.

Она бормотала вслепую:

– Я так испугалась сразу, что Витя теперь будет так же, как Иван Трофимович, – так же мучиться, а Иван Трофимович, вы его не знали раньше, все, кто… потом – развалины, я прошу, помогите, если можете, и ему. Как-то его отвлечь… Он мне дорог очень, они дружили с папой… Я привыкла, что Иван Трофимович – он всегда рядом.

– Да ну их.

– Буду делать все для вас. Деньги. Соберу, сколько скажете. Помогите им, для меня. Может, какие-то лекарства в Москве?

– Не. Даже если б мог тебя поиметь, и то – нет. Живите сами. Издали ты красивей. И одетая – лучше.

Она не слушала. Осталась, где стояла, с высыхающим, костенеющим ликом.

Банк охранял седой милицейский сержант. Именинница по столикам разносила блюдца с ломтями пирога и обернулась на засвистевший самовар. Я осматривался – ни белых кудрей, ни потрясающих сложений тела, сунулся в окошко «Контролер».

– Где ж моя любовь?

– Этого я знать не могу. – Тетка кривилась на мою запаршивленность, но пригляделась. – А-а. Крыс, что ль, морите? Хоть переоделся бы. Идете в учреждение. У себя в Москве бы небось…

За дверью «Вход воспрещен» вилял коридор с туалетными дверьми, милиционер тащился следом, желая поговорить при остановке, поэтому я озирался на ходу. Она нашлась за дверью «Управляющая Светлоярским отделением Сбербанка РФ Алла Ивановна Денисова. Дни и часы приема…».

Она смотрела на цветочные горшки низкого подоконника синими детски-серьезными глазищами – брови высоко разлетались к вискам, тесный округлый рот кусал моченое яблоко.

Она пухлой ладонью с некрашеными ногтями держала блестящее яблоко над блюдцем – сок плакал туда. Она укрыла волосы синей атласной повязкой – освободившиеся белые кудри не доставали бровей, оставили на виду гладкие щеки, плавно уходящие в шейную мякоть за подбородок, тяжело расплываясь на плечах, стекая в грудь, разбухнув буграми.

Я обогнул стол. Она смотрела на подоконник – на нее глядели красные, белые, фиолетовые цветы. На меня смотрела схваченная колготной сетью белобрюхая рыбья плоть в глубинах юбочного разреза; придвинулся ближе.

Она выпустила огрызок в блюдце, губы сомкнулись и подобрались, уступив подбородку, широкому, мягко раздавшемуся, отобравшему у губ излишек, усиливавшему каждый взгляд, – она повернулась ко мне, подкрепив подбородок ладонью.

– Извини. Только освободился. – Я покосился на милиционера. – Едите на рабочем месте, по столам хлебные корки. Простенок в коридоре уже зеленый. В отмостке такие щели, что нога проходит. Дверная рама изношена, а крысиный клещ…

Милиционер ушаркал на пост. Она увидела его спину и мою руку, сжавшую ее плечо.

– Крысиный клещ, Алла Ивановна, тварь незаметная. Пилит ходы. Его уже нет, а чешется две недели.

– Отпусти ты.

– Может, встретимся? Все будет.

Она встала собираться, сбрасывая мои руки.

– Так, ну ладно тебе, малый. Иди вон себе девку найди…

– Встретимся?

– Встретимся, встретимся. Дай пройду.

– Тогда сейчас встретимся.

Она отступала в угол, усмехалась, морщилась, чтоб не захохотать, слушала шаги за дверью, поставила перед собой стул, не подпуская, запрокинула голову, оставив мне подбородок, толкнула больно, когда уже сунулся к юбке: