Энн Райс - Царица проклятых

Мы также боялись, что духи отвергли нас; может быть, они не хотят появляться в этой стране даже ради нас. Но мы не звали духов; потому что боялись, что не получим ответа, – нет, этого мы бы не пережили.

Наступил вечер, и царица прислала за нами; нас привели ко двору.

Вид Акаши и Энкила на троне, как бы мы их ни презирали, произвел на нас впечатление. Царица тогда была точно такой же, как сейчас, – женщина с прямыми плечами и крепкими руками, с лицом слишком точеным, чтобы в нем светился ум, создание пленительной красоты с тихим высоким голосом. Что касается царя, то мы впервые увидели в нем не солдата, а суверена. Ему заплели волосы, он надел официальный наряд и украшения. Его черные глаза, как всегда, были необычайно серьезными; но с первой минуты стало ясно, что страной всегда правила именно Акаша. Она была очень красноречива и прекрасно владела языком.

Она сразу же сказала, что наш народ был поделом наказан за свои чудовищные деяния, что с ними обошлись милосердно, так как все пожиратели плоти – дикари и заслуживают медленной, мучительной смерти. Она объяснила, что по отношению к нам проявили снисхождение, потому что мы – великие ведьмы, и египтяне хотят учиться у нас; они хотят знать, какой мудростью невидимого царства мы можем с ними поделиться.

И немедленно, как будто эти слова ничего не значили, она перешла к вопросам. Кто наши демоны? Если они демоны, то почему не все они злые? Боги ли они? Как нам удается вызывать дождь?

Нас слишком напугала ее бессердечность, чтобы отвечать. Нас ранило ее бездушие, и мы опять заплакали. Мы отвернулись от нее и укрылись в объятиях друг друга.

Но мы поняли и кое-что еще – поняли по ее манере говорить. Быстрота ее речи, легкомыслие слов, ударение, которое она делала на том или ином слоге, – все это ясно доказывало, что она лжет, сама о том не подозревая.

И заглянув в ложь поглубже, закрыв глаза, мы узрели истину, которую она, несомненно, стала бы отрицать.

Она уничтожила наш народ, чтобы привести нас сюда! Она послала своего царя и своих солдат на эту «священную войну» просто потому, что мы отвергли ее приглашение, а она хотела получить нас в свое распоряжение. Ее снедало любопытство.

Вот что увидела наша мать, взяв в руки письмо царя и царицы. Возможно, и духи по-своему предвидели это. Мы же поняли всю чудовищность ее замысла только сейчас.

Наш народ погиб, потому что мы возбудили интерес царицы, как возбуждали интерес духов; мы сами навлекли на нас зло.

Почему же, недоумевали мы, солдаты просто не похитили нас у беспомощных сельчан? Зачем они уничтожили весь наш народ?

Но в этом-то и ужас! Царица обволокла свои устремления пеленой морали, пеленой, сквозь которую сама видела не больше, чем все остальные.

Да, она убедила себя в том, что наши люди должны умереть, что их дикарские обычаи заслуживают этого, пусть даже они не египтяне и живут далеко от ее дома. Ох, как же это удобно – пощадить нас и привести сюда, чтобы наконец-то удовлетворить ее любопытство. А мы, конечно, должны быть ей благодарны и отвечать на ее вопросы.

А за способностью к обману мы увидели разум, в котором вполне могли уживаться подобные противоречия.

Эта царица не обладала настоящей моралью, у нее не было этической системы, которой она могла бы руководствоваться в своих поступках. Эта царица принадлежала к числу людей, которые чувствуют, что, вероятно, ни в чем нет никакого определенного смысла. Но смириться с этим они не могут. Поэтому она день за днем создавала свою этическую систему, отчаянно стараясь в нее поверить, в то время как ее этика служила лишь для прикрытия чисто прагматических поступков. Ее война с каннибалами, например, основывалась главным образом на ее неприязни к подобным вещам. Народ Урука не питался человеческой плотью, поэтому она не потерпит, чтобы в ее присутствии совершалась подобная непристойность, – и в этом главная причина. Ибо в ее душе всегда существовал уголок, в котором царило отчаяние. И великое желание казаться более значительной, чем она была на самом деле.

Поймите, мы почувствовали в этой женщине не низость. Это была юношеская убежденность в том, что при желании она способна зажечь звезды, что она может переделать мир ради своего удобства, а также отсутствие интереса к чужим страданиям. Она знала, что люди страдают, но задумываться над этим не умела.

Наконец, не в состоянии смириться с масштабами этой очевидной двойственности, мы повернулись и получше рассмотрели ее, ибо теперь нам предстояло с ней соперничать. Ей не исполнилось еще и двадцати четырех лет, этой царице, и в стране, ослепленной обычаями Урука, она обладала абсолютной властью. Она была слишком хорошенькой, чтобы считаться настоящей красавицей, потому что ее приятная красота затмевала все признаки величия или глубокой тайны; а голос ее все еще был по-детски звонким – такие голоса инстинктивно пробуждают в людях нежность и придают музыкальность самым простым словам. Этот звенящий голос сводил нас с ума.