Александр Юдин - Золотой Лингам

Четвертый сундук в отличие от других был замкнут на небольшой и весьма заржавелый навесной замок, который, судя по виду, последние лет пятьдесят никто не пытался открывать. Рузанов тоже не стал предпринимать таких попыток (тем паче, ключа у него не было), а взял лежащую тут же, на лавке, монтировку и просто сковырнул его вместе с коваными петлями, на которых он был навешен.

Когда Алексей поднял крышку, то сразу понял, что ошибся в своих расчетах: сундук явно открывали и не позже чем семь лет назад. Дело в том, что сверху в нем лежала аккуратно завернутая в мешковину ижевская двустволка Костромирова и три коробки охотничьих патронов 16-го калибра (дробь, картечь и пули). Но это обстоятельство и обнадеживало – видимо, прабабка складывала сюда все наиболее ценное. Поэтому, осторожно выложив ружье и патроны, Алексей с некоторым трепетом откинул дерюгу, на которой они покоились, и увидел, что остальную часть ларя занимают два больших бронзовых канделябра, или жирандоли, на шесть свечей каждый. Конечно, не бог весть что, хотя подсвечники были весьма искусной и, вероятно, старинной работы – обильно украшенные всякими резвящимися амурчиками, нимфами и сатирами, и наверняка представляли немалую ценность. Однако же никаких фолиантов в переплетах из телячьей кожи не наблюдалось, и пускай Рузанов не особенно надеялся таковые обнаружить, все равно было немного обидно.

Уже собираясь закрыть сундук, он вдруг заметил на дне какую-то широкую потемневшую доску. Вынув ее и перевернув, Алексей обнаружил, что это не просто старая доска, а писанная маслом картина, точнее – летний пейзаж, как ему удалось определить, когда он сдул с нее пыль.

Заинтересовавшись, Рузанов отнес картину в комнату, аккуратно смахнул оставшуюся пыль и принялся внимательно рассматривать.

Совершенно гладкая доска размерами примерно девяносто на семьдесят сантиметров и толщиной около двух сантиметров, то есть достаточно большая и тяжелая, с оборота побуревшая и засиженная мушиными колониями, с лицевой стороны являла собой писанный маслом пейзаж. Масляную живопись покрывал слой лака, который от времени пошел паутиной мелких трещинок. В остальном же картина сохранилась вполне прилично: краски нисколько не потускнели и даже ярко засверкали, как только он установил ее напротив окна.

Хотя Рузанов не считал себя знатоком в живописи, но ему показалось, что картина написана просто великолепно, в несколько наивно-романтической манере, и по стилю напоминала одновременно полотна Семена Щедрина и раннего Саврасова (как это возможно, судить он не брался, но она произвела на него именно такое впечатление). На переднем плане был изображен край небольшого озера или, скорее, пруда, обильно заросшего ряской, кубышками и рогозом, а по берегу – кустарником, какими-то покляпыми деревцами и осокой. Из воды около самого берега выглядывал и тянул руки-корни огромный корявый пень с сидящей на нем неестественной величины зеленой квакшей; в воздухе кружили стрекозы, а водную гладь чертили всякие насекомые, типа водомерок, но тоже, на взгляд Рузанова, слишком крупные. К воде с берега спускался полуразвалившийся бревенчатый мосток, от него через кусты и осоку, в глубь возвышающегося на втором плане глухого ельника бежала узкая тропка, по обеим сторонам которой художник запечатлел целую колонию ярко-красных мухоморов и еще каких-то зеленоватых зонтичных грибов не менее ядовитого вида. При этом живописец, видимо, изобразил вечер, ибо если на часть пейзажа уже как бы начали спускаться сумерки, то ровно половина виднеющегося пруда и примыкающего к нему леса была освещена последними, но яркими лучами заходящего солнца.

Картина Алексею сразу понравилась, точнее, она его просто заворожила. Чем именно, он еще не разобрался, но, скорее всего, сочетанием реалистичности и несколько нарочитой сказочности пейзажа. Художник явно умышленно допустил некоторые заведомые преувеличения: стрекозы, водяные клопы и поганковидные грибы были заметно крупнее, чем в природе, коряги – чересчур искорежены; ветви склонившихся над водой худосочных осинок слишком напоминали паучьи лапы, а переход от света к тени – немного резок, то есть сумерки были как-то очень уж сумрачны для раннего вечера, а солнечный свет, напротив, ярковат для этого же времени суток. Вместе с тем той грани, за которой все эти фантазии превратились бы в гротеск, художник не переступил, что и создавало некое неуловимое и трудно передаваемое, но очаровывающее смешение вымысла и реальности. А еще картина была пронизана ощущением ожидания – будто бы вот-вот что-то должно произойти, что-то неуловимо измениться в пейзаже или вдруг выползти из пруда… В правом нижнем углу доски красной краской была проставлена подпись: «А. Прохоровъ» – и ниже значилось наименование самой картины: «Павловъ прудъ».