Питер Робинсон - Все оттенки тьмы

Энни кивнула на фотографию Хиндсвелского леса, висевшую на стене. Кровь с нее стерли, осталось только несколько капель.

— Хороший снимок, — одобрил Бэнкс. — У человека, который его сделал, определенно есть талант — сумел передать всю красоту этого места. Смотри, как солнце пробивается сквозь листву. Правда, красиво?

— А на этом дереве повесился Марк Хардкасл, — прервала его излияния Энни, указывая пальцем на дуб. — Я его сразу узнала.

Пока они изучали снимок, Бэнкс вспоминал, как вчера Эдвина Сильберт рассказывала им о прогулке по лесу, полному цветущих колокольчиков.

Затем они приступили к осмотру дома.

Энни бегло проглядела содержимое компьютера Сильберта и не обнаружила ничего интересного. Конечно, если возникнет подозрение, что убийца вовсе не Марк Хардкасл, компьютерщики хорошенько все изучат. В ящиках стола обнаружились лишь канцелярские принадлежности, отпускные фотографии и несколько папок с чеками и счетами за телефон, воду и электричество.

В среднем ящике они нашли связку ключей, один из которых подошел к антикварному деревянному бюро, стоявшему рядом со столом. Внутри Бэнкс и Энни нашли документы на дом, выписки с банковского счета, чековые книжки и прочие бумаги, из которых стало ясно, что Сильберт и впрямь был миллионером. Основной его доход составляла не пенсия, а регулярные поступления из «Вивы» и ее дочерних компаний. Кроме того, несколько раз Сильберту переводили крупные суммы с зарубежных счетов в одном из швейцарских банков. Что за этими переводами скрывалось, пока оставалось неясным, но, в общем и целом, тайну несметного богатства Сильберта можно было считать раскрытой. Завещания Бэнкс и Энни не нашли. Либо Сильберт передал его на хранение своему адвокату, либо попросту его не составлял. В этом случае все состояние перейдет к его матери.

В нижнем ящике бюро Бэнкс нашел связку писем, перехваченную аптечной резинкой. Первое из них от седьмого сентября 1997 года. Отправителем значился некий Лео Вествуд из комплекса Свисс-Коттедж. Бэнкс и Энни, глядевшая поверх его плеча, просмотрели письмо. Оно было написано аккуратным почерком с легким наклоном. Судя по разной толщине линий, автор использовал перьевую ручку.

В письме шла речь о смерти принцессы Дианы и последовавшей за этим шумихе. Вествуда крайне разозлил брат Дианы, отчитавший на похоронах принцессы членов королевской семьи. Он счел его речь «неуместной и неблагоразумной». Еще Вествуда раздражала истерическая скорбь «простонародья, которое обожает такие инциденты — для них это что-то вроде очередного сюжетного поворота любимой мыльной оперы». Интересно, подумал Бэнкс, как бы отозвался этот Лео о недавних событиях и подозрениях относительно принца Чарльза, герцога Эдинбургского и разведслужбы МИ-6.

Кроме того, Вествуд упоминал в письме о недавнем походе по антикварным магазинам и карточном столике времен Георга Первого, от которого Сильберт «пришел бы в восторг». Писал он и о вкусном ужине, состоявшем из фуа-гра и потрошков, который он поглощал «в компании Грэйси и Севрона» в ресторане, награжденном мишленовскими звездами, где он увидел одного из министров кабинета Тони Блэра вместе с опальным коллегой.

Как и все остальные, это письмо было отправлено Сильберту на адрес британского посольства в Берлине, где он, видимо, работал. Интересно, читали ли такие письма цензоры? Несмотря на огромное количество сплетен, ничего, что могло бы возмутить спокойствие и навлечь на Сильберта или Вествуда гнев правительства, в этом послании не было. Вествуд лишь раз написал о политике, упомянув недавно вынесенный Эгону Кренцу приговор за причастность «к гибели людей у Берлинской стены». В остальном письмо было вполне обычным, написанным общительным, осведомленным, дружелюбным снобом. Вероятно, автор знал, что его послание будет прочитано не только Сильбертом. Даже если между ними и существовали любовные отношения, в письме на это не было даже намека. Когда Энни дочитала, Бэнкс вложил листок обратно в конверт и вернул в стопку.

— Как думаешь, может, они из-за них поссорились? — постучала Энни по пачке писем.

— Возможно. Но почему только сейчас? Скорее всего, эти письма лежат тут с конца девяностых, если только Сильберт не переложил их вдруг еще откуда-нибудь.

— А вдруг Хардкасл в четверг вечером или в пятницу утром решил порыться в вещах Сильберта, пока тот был в Амстердаме?

— Тоже возможно. Правда, Сильберт ведь и до этого частенько уезжал из дома. У Хардкасла было полно времени все тут изучить. Тогда почему он надумал устроить обыск сейчас?