Питер Робинсон - Все оттенки тьмы

Женщина, выбравшаяся им навстречу, когда-то была ростом с Бэнкса, но годы легли ей на плечи тяжелым грузом. Однако, несмотря на согбенные плечи, она все еще производила впечатление властной женщины. Седые волосы, убранные в пучок, не скрывали лоб, высокие скулы, подчеркнутые румянами, окруженный морщинками, но прелестный рот и сверкающие серо-голубые глаза — все это говорило о том, какой красавицей она была когда-то. Собственно говоря, она до сих пор оставалась красивой женщиной. Бэнксу показалось, что он ее уже где-то видел.

— Добрый вечер, — поздоровалась она, протягивая ему руку. — Эдвина Сильберт, мать Лоуренса.

— Та самая Эдвина Сильберт? — От удивления Бэнкс даже споткнулся.

— В свое время я и впрямь была кем-то вроде знаменитости, — признала пожилая дама и, бросив сигарету на асфальт, раздавила окурок высоким каблуком черных туфель. — Но это было очень давно.

Энни непонимающе взглянула на Бэнкса.

— В начале шестидесятых миссис Сильберт открыла торговую линию бутиков «Вива», — объяснил ей Бэнкс. — Очень успешное было предприятие.

— Да оно и до сих пор такое, — ответила Энни. — Я туда иногда заглядываю. Но нечасто — мне это не очень-то по карману. Очень рада с вами познакомиться.

— Когда-то цены там были не такими высокими, — улыбнулась ей Эдвина. — Мы мечтали о равноправии для всех. Чтобы любая женщина могла позволить себе платье не хуже, чем у какой-нибудь светской дамы. Мы совершили настоящий прорыв, для того-то времени.

— Позвольте выразить вам наши соболезнования в связи с гибелью сына, — сказал Бэнкс.

— Бедный Лоуренс. — Эдвина наклонила голову. — Пока ехала, все думала о нем. Никак не могу поверить, что его больше нет. Мне можно его увидеть?

— Боюсь, нет, — покачал головой Бэнкс.

— Что, все так ужасно?

Бэнкс промолчал.

— Я ведь не из робких, — заметила Эдвина. — Я за свою жизнь повидала много такого, от чего вас бы мигом стошнило. Во время войны я работала медсестрой.

— И все же… — замялся Бэнкс.

— Но я ведь имею право с ним попрощаться? Он же мой сын! — прервала его Эдвина.

Формально тело до сих пор «принадлежало» следователю, коронеру, и Эдвина не имела пока ни малейшего права его осмотреть — во всяком случае, без разрешения коронера. Но обычно этим правилом пренебрегали, особенно если родственники нужны были для опознания тела. Впрочем, это дело обычным не было.

— Миссис Сильберт… — начал Бэнкс.

— Пожалуйста, называйте меня Эдвиной.

— Эдвина. Я буду с вами откровенен. Боюсь, при взгляде на тело вы даже не поймете, ваш ли сын перед вами. У нас достаточно улик, чтобы считать погибшего вашим сыном, но поверьте, вам не стоит его видеть — это зрелище не принесет вам ничего, кроме горя. Мне кажется, вам стоит запомнить его таким, каким он был при жизни.

Эдвина задумалась.

— Хорошо, — наконец сказала она. — Кстати, я должна вам сказать, что у Лоуренса было родимое пятно на левой руке, чуть повыше локтя. — Эдвина показала на себе, где именно. — Темно-красное, в форме капли.

— Спасибо, — поблагодарил ее Бэнкс. — Потом, когда вы придете в себя, мы бы хотели взять у вас образец ДНК. Ничего сложного, никаких иголок и шприцов, просто обычный мазок из полости рта.

— Иголки меня никогда не пугали, — ответила Эдвина. — Так что берите свой образец, когда хотите и как хотите. Слушайте, — добавила она, — я не знаю, какие у вас в полиции правила на этот счет, но я так устала после дороги, что жизнь готова отдать за стаканчик джина. Тут поблизости есть один замечательный паб. Может, присоединитесь?

Энни взглянула на Бэнкса. Тот, в свою очередь, повернулся к констеблю Уолтерсу.

— Фил, — сказал он и ткнул пальцем в фалангу репортеров, — проследи, чтобы никто из этих паразитов нам не помешал.

Уолтерс слегка побледнел и нервно дернулся. Можно было подумать, что его попросили сдержать целую орду гуннов.

— Я постараюсь, сэр, — слабым голосом ответил он.

«Черный лебедь» и впрямь оказался неподалеку — на углу соседней улицы. Особой популярностью у субботних гуляк он не пользовался — собственно говоря, кроме местных жителей, туда никто не забредал. Слишком уж трудно было заметить вывеску паба с улицы, да и цены высокие, не по карману студентам и туристам. Хотя Бэнкс сюда раньше и не заглядывал, его не удивила шикарная обстановка паба: повсюду начищенные медные бляхи, репродукции картин Джорджа Стаббса в рамках. Барную стойку окаймлял блестящий медный поручень. Никакой громкой музыки и стрекота игровых автоматов. Мало того, тут и традиционный «пивной сад» [3] «Пивной сад» — сад при пабе, в котором публика может расположиться летом. называли вовсе не садом, а «патио».