Патрисия Корнуэлл - Обстоятельства гибели

Я не та, которую ты знал. Я даже сомневаюсь, что ты вообще меня знал.

Мысли тихим шелестом проплывают в голове.

Скользя взглядом по ровным строчкам, я нахожу удивительным тот факт, что на двух страницах нет ни единой ошибки, ни одного исправления, ни малейшего следа подчистки.

Моей последней печатной машинкой была темно-розовая «Ай-би-эм селектрик», которой я пользовалась в первые годы своей работы в Ричмонде. Помню, что у меня постоянно возникали проблемы с лентами, которые рвались и пачкали бумагу; с валиком, оставлявшим пятна; со сменой шрифта. Не говоря уже о том, что мои торопливые пальцы так и норовили ударить не по той клавише. И хотя с правописанием и грамматикой у меня все хорошо, я все же иногда ошибалась.

Как говорила моя секретарша Роза, входя в кабинет с очередным творением, вышедшим из той проклятой машинки, «и на какой же странице мне искать это у Стрэнка [59] Уильям Стрэнк-младший (1869–1946) — американский филолог, лингвист, автор справочных пособий по английскому языку. и Уайта? Я же все равно переделываю, но вы упрямо печатаете сами» . Слова сопровождались характерным жестом, словно говорившим — ну зачем так себя утруждать?

Я отгоняю эти мысли, потому что не могу думать о ней без печали. Мне не хватает Розы каждый день, и, будь она сейчас рядом, все было бы по-другому. Яснее и понятнее. Она была моей четкостью. Я была ее жизнью. Такие люди не должны уходить, и я все еще не могу поверить, что ее больше нет, а вместо нее за дверью сидит молодой блондин в модных черных кроссовках. Надо сосредоточиться. Настроиться на Эрику Донахью. Что я буду с ней делать? А делать что-то необходимо, но вести себя следует умно.

По всей видимости, письмо переписывалось несколько раз, прежде чем получилось безупречным. Я напоминаю себе, что ее шофер, приехав на «бентли», похоже, не знал, что получатель заклеенного грубой клейкой лентой дорогого конверта — женщина, и принял за меня представительного седоволосого мужчину. Я напоминаю себе, что мать Джонни Донахью не знает также, что психолог, которому поручено провести эвалюацию ее сына, — этот самый седоволосый мужчина, мой муж. Она не знает, что в центре Маклина нет палаты для «невменяемых» и что никто не считает Джонни таковым, а сам этот термин — юридический и никак не может быть диагнозом. По словам Бентона, она неверно излагает и другие факты.

Миссис Донахью перепутала детали, тем самым серьезно усугубив положение сына и подорвав алиби, являвшееся самым сильным пунктом его защиты. Заявив, что Джонни ушел из «Бисквита» в час дня, а не в два, как утверждает сам Джонни, она дает ему больше времени, чтобы успеть добраться до Салема и убить Марка Бишопа около четырех часов пополудни. Далее в письме говорится, что ее сын увлекается «ужастиками» и испытывает пристрастие к сценам насилия. И наконец, не соответствуют действительности или остаются неясными фразы о Джеке Филдинге, пневмомолотке и сатанинском культе.

Откуда у нее все эти опасные подробности? Может быть, их внушил ей сам Филдинг в телефонном разговоре? Если так, то это он и распространяет слухи, и откровенно лжет, как считает Бентон. Впрочем, независимо от того, что сказал или не сказал Джек Филдинг, говорит ли он правду или лжет, мои вопросы адресуются матери Джонни Донахью. И мне придется их задать, потому что я не вижу главного: мотивации. Само письмо не увязывается со всем остальным.

Для человека щепетильного в отношении шрифтов и стилей, занимающегося музыкой, она, на мой взгляд, поразительно равнодушна к тому, что ее сын сознался в совершении отвратительного акта насилия. В таких делах важна каждая мелочь, и умная, образованная женщина, имеющая в своем распоряжении дорогих адвокатов, не может этого не знать. Почему же она доверяется мне? Ведь она меня совсем не знает… Да еще делает это письменно, понимая, что ее сын может оказаться в психиатрическом учреждении, где проведет всю свою жизнь, или, что еще хуже, в тюрьме, где убийца ребенка, чудак с синдромом Аспергера, решающий в уме сложные математические задачи, не сумеет справиться с элементарными повседневными вопросами? В тюрьме он не протянет и года.

Перечисляя все эти факты и ключевые пункты, я ловлю себя на том, что они как будто и впрямь важны для меня. А ведь так быть не должно. Я должна быть объективной. Ты не должна принимать чью-нибудь сторону. Тебе безразличен и Джонни Донахью, и его мать. Ты не детектив и не агент ФБР. Ты не адвокат Джонни и не терапевт. Ты ни во что не вмешиваешься. Я несколько раз повторяю себе это, потому что не чувствую должной уверенности. Мне приходится бороться с сильными внутренними импульсами, и я уже не знаю, что с ними делать: отогнать их или прислушаться к ним.