Томас Гиффорд - Ассасины

— Скажите, — перебил его я, — вы случайно не встречали в Париже священника по фамилии Д'Амбрицци? Такой темноволосый, смуглый, сильный, как бык, и с большим носом. Он стал кардиналом и сейчас...

Голос его звучал несколько обиженно.

— Я ведь католик, мистер Дрискил, и нет нужды объяснять мне, кто такой кардинал Д'Амбрицци! Один из самых влиятельных людей Церкви, да, конечно, я знаю, кто он такой. И уж наверняка бы запомнил, если б встречался. Но нет, мы, к сожалению, не знакомы. А что, это важно?

— Да нет, спросил просто из любопытства. Сестра как-то упоминала о нем. Вот я и подумал, может, если вы с ним находились в Париже в одно и то же время...

Он развел руками.

— Вполне возможно. Там было полно священников и немецких солдат. Теперь это может показаться странным, но мы старались не мешать друг другу. Ну, не больше, чем это необходимо. Мы понимали, как они любят свой Париж. Он нам тоже очень нравился. Я вот что скажу, если б мы выиграли войну, Париж бы нас изменил, а вот сами мы никогда бы не изменили Парижа. Но бошей загнали обратно в их клетку. И в результате мы все американизировались! — Он рассмеялся. И явно ждал от меня какой-то реакции.

— Порой мне кажется, это стало расхожим оправданием для всего мира.

— Быть может. — Он кивнул. — Однако вернемся к вашей сестре. Боюсь, я разочаровал ее. Я знал Торричелли, но лишь мимолетно, никогда не вел дневников, не писал писем, словом, не оставил никаких записей, которые так обожают историки...

Тут на столе загудел внутренний телефон, и секретарша сообщила, что в приемной герра Рихтера кто-то дожидается. Он поднялся.

— Прошу прощения, я на минутку. Десятник из доков хочет перемолвиться со мной словечком. Оставайтесь, сейчас приду. Можете попробовать мою клюшку. — Он схватил со стола пачку каких-то желтых бумаг и вышел в приемную.

Я продолжал разглядывать снимки. Отчет всей его жизни. Перевел взгляд на соседнюю стену и вдруг заметил нечто необычное в самом темном и дальнем углу комнаты. Свободное пространство, одного снимка здесь явно не хватало: В этом углу стоял длинный стол, заваленный справочниками, гроссбухами, прайс-листами, словарями на нескольких языках, папками, стояли и два горшка с какими-то вьющимися растениями, и пропажи можно было долго не замечать — месяцы, возможно, даже годы. Следовало пристально приглядеться, чтобы заметить, что одного снимка здесь не хватает. И я понял, что это был за снимок. Я любовался маленькой клюшкой, когда он вошел в кабинет. Присел на краешек стола с пачкой документов в руке, заговорил о нескончаемых технических сложностях, связанных с операцией по экспорту-импорту. Покосился на песочные часы.

— Итак, на чем мы остановились?

— На Париже.

— Ах, да, да. Короче, вашей сестре я так ничем и не смог помочь. Она проделала весь этот долгий путь...

— Возможно, вы помогли ей больше, чем думаете.

— Добрый старина Торричелли. Просто мечта для историков! Как крыса, все тащил к себе в норку. Хранил буквально каждую бумажку, меню, списки белья из прачечных. Все записывал. Когда я приносил ему какую-нибудь бумагу, он тут же подшивал ее к делу. Все аккуратно, все по алфавиту, я просто диву давался. Думаю, им руководило чрезмерно развитое эго, вы не согласны? Этот человек так верил в свою значимость, что сохранял буквально все. — Он вздохнул.

Я подумал, что человек, украсивший стены своего кабинета историей своей жизни в фотографиях, тоже обладает сильно развитым эго. Но других всегда легко судить. И еще вдруг показалось, что я обязательно найду убийц сестры. Эго существовало повсюду.

— Ваша сестра была так терпелива. Я выходил, возвращался, вел по телефону переговоры. А она сидела тихо, как мышка, и терпеливо ждала. Вот только боюсь, я ее разочаровал.

Мы поболтали еще несколько минут, и я понял, что больше из него не вытянуть. Потом он сказал, что у него встреча в клубе, и я распрощался с ним и вышел.

Кивнул на прощание секретарше. В этот момент она принимала посылку у почтальона. Маленький плоский пакет в коричневой оберточной бумаге, перевязан шпагатом. Я вышел на улицу и увидел припаркованный перед входом сине-белый фургончик с работающим мотором. На боковой панели — надписи на нескольких языках. Надпись по-английски гласила: «Галереи Э. Лебека».

Носатый профиль... Д'Амбрицци с бандитскими отвислыми усиками всем телом подался вперед, точно внимательно прислушивался к тому, что кто-то ему нашептывает. По одну руку от Д'Амбрицци — молодой человек с жестким лицом. И вроде бы на нем военная форма! Похожа на форму вермахта, воротничок в точности такой... По другую руку — еще один мужчина, худое лицо, щеки прорезаны глубокими вертикальными морщинами, и в них залегли тени. Лицо человека, которого жизнь вынуждала принимать нелегкие решения, резко изогнутая бровь, а вот над глазами изображение смазано... И, наконец, четвертый мужчина, оставшийся как бы вне фокуса, его толком не разглядеть, но... Но все же есть в нем нечто такое... Две свечи на столе, там же винные бутылки, снимок сделан со вспышкой, фигуры отбрасывают тени на стену, раскрашенную под кирпич...