Томас Гиффорд - Ассасины

Она усмехнулась и шмыгнула носом.

— Возможно, вам известно нечто, чего пока не знаю я, — осторожно начал я. — И я должен это узнать. Вы доверяете мне, потому что хотите доверять.

Она медленно отстранилась.

— Да, в дневнике есть кое-что еще. — Она начала перелистывать страницы. — Вот, тот день, когда он виделся с вашей сестрой. Правда, имя ее тут не упоминается... но сами видите, он написал здесь какой-то список имен.

Саймон.

Грегори.

Пол.

Кристос.

Архигерцог!

Я прочел эти слова вслух, она спросила:

— Это настоящие имена, мистер Дрискил? Или какие-то клички? К примеру, вот эта, Архигерцог...

Я кивнул.

— Да, похоже. И что означает восклицательный знак после последнего имени? Подчеркивает особую важность этого Архигерцога?...

— На вашем снимке четверо мужчин... — медленно начала она.

— И я совершенно уверен, сестра показывала этот снимок вашему отцу. И после этого он делает запись, о Вэл не упоминает ни словом, зато записывает в дневник эти имена...

— Но здесь не четыре, а пять имен!

— Правильно. Пятый человек фотографировал.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Затем она сказала:

— Давайте прогуляемся по пляжу, мистер Дрискил. Проветримся немного, будем соображать лучше.

— Называйте меня просто по имени. Бен. Она сняла со спинки стула твидовый жакет.

— В таком случае вы будете называть меня просто Габи, договорились?

Я улыбнулся и кивнул.

— Пошли.

Она отворила стеклянную дверь на веранду, в комнату ворвался прохладный ветерок с запахом соли. Она сбросила туфли на высоких каблуках.

По деревянной лестнице мы спустились к полосе плотно утоптанного песка. На берег накатывали ровные невысокие валы, гребни отливали серебром в лунном свете. В отдалении, к востоку, сверкали огоньки Александрии. Мы дошли до места, где песок был влажным, и двинулись вдоль берега. Мы рассказывали о своей личной жизни, я — оработе в адвокатской конторе Нью-Йорка, она — о гибели своего жениха в 1973 году, во время войны с Израилем. Я поведал о своей неудачной попытке прижиться среди иезуитов. Она сказала, что мама у нее умерла рано и воспитывал ее отец. Здесь, в Египте, она знала от силы двух-трех американцев и страшно удивилась, когда я сказал, что до сих пор не знал ни одной девушки-египтянки.

— Кроме Клеопатры, разумеется, — засмеялась она и взяла меня за руку.

Ветер обдавал наши лица солоноватыми брызгами, и вот мы повернули назад, двинулись обратно к дому.

Я спросил, не мог ли Лебек вчера, после встречи со мной, позвонить своему приятелю Рихтеру.

Она снова засмеялась, только на этот раз в смехе чувствовалась горечь.

— Рихтеру? Поверьте, он никогда не был приятелем отца. Скорее его тюремщиком.

— Что сие означает?

— Давайте пройдем в дом, что-то я замерзла. Я сварю кофе, за ним и поговорим о герре Рихтере и семье Лебеков.

Мы устроились в комнате, сплошь завешанной старинными персидскими коврами, заставленной низенькими диванами и пуфиками. Здесь было много цветов в вазах, свет настольных ламп был приглушенным и мягким, и Габриэль принялась рассказывать мне замечательную сказку, историю своей семьи, которую прежде, по ее словам, не рассказывала никому на свете.

Жан-Поль Лебек, отец Ги и Этьена, был по своим взглядам весьма консервативным католиком и сочувствовал нацистскому марионеточному правительству в Виши, во главе которого стоял маршал Петен. Ги стал священником, Этьен работал в галерее отца и стал наследником его семейного бизнеса. Лебек-старший был очень строг с сыновьями, и Этьену ничего не оставалось, как старательно делать вид, что он разделяет политические взгляды отца. В самом начале войны Жан-Поль перенес удар и стал недееспособным, и Этьен, которому тогда было двадцать пять, стал фактическим хозяином галереи. И обнаружил, что его отец все это время действовал подобно неофициальному дипломату, всячески сглаживал отношения между немецким оккупационным режимом и католической Церковью в Париже. Именно тогда Этьен и познакомился с Клаусом Рихтером, занимавшимся примерно тем же делом, что и отец, то есть налаживанием отношений с Церковью. Только со стороны оккупационных войск. Пока все, что говорила Габи, совпадало со сведениями, полученными мною от Рихтера. О Ги Лебеке ей было известно совсем немного, но еще в детстве ей часто говорили, что дядя ее погиб смертью героя во время войны. Вот и все.

Однако, работая вместе с отцом, она из отрывочных его фраз во время приступов депрессии узнала, что Жан-Поль имел дело с ценнейшими произведениями искусства, похищенными нацистами из частных коллекций, принадлежавших в основном богатым евреям. И поскольку здоровье уже не позволяло Жан-Полю вести активную деятельность, он и этот бизнес передал младшему сыну.