Игорь Вардунас: Противостояние

– Зачем? – отрешенным голосом палача спросили откуда-то сверху, неторопливо играя лезвием. – Зачем ты встаешь? Зачем борешься. Амбиции, долг. Что хочешь доказать и, главное – кому? Остановись, и умри, как твой друг. Призрачная вера в чудо и будущее? Да что ты знаешь о нем, задиристый городской петушок? Что вы все знаете об этом. Да всем плевать! Времени не существует, это иллюзия. Призрачный самообман! Есть только здесь и сейчас, остальное стоит на месте или прячется на задворках того химического процесса, который люди называют памятью. Время – миф. Бог – химера, придуманная вселить в сердца послушного стада надежду на нечто благополучное, а на самом деле всего лишь мощнейшее оружие власти, не более того. Человечество как отара овец, для которой подобрали более подходящий образ пастуха, придав ему облик человека из плоти и крови, а чтобы он стал понятнее и ближе, возвели его в мученики, который страдал, как мог бы каждый из нас. Чтобы было понятнее. Чтобы вызывало жалость и сострадание. Ты хочешь вызвать у меня сострадание?

– Пошел ты.

– Ирония. Ты даже не знаешь, кто я такой, а я тут перед тобой распинаюсь, хотя та груда окровавленной плоти, которую ты называл Тандисом, знала меня лучше, чем кто-либо другой, и была мне ближе всех на свете. Когда-то была. Не я так решил. Это был его выбор. Остановись, тебе не победить. Знаешь почему? Потому, что я это знаю. Я завершу то, что начал, и никто не сможет мне помешать.

– Много говоришь, – стиснув зубы, Муни вскочил, подхватив лопату, и со всей силы ударил по заходившемуся хриплым смехом капюшону маньяка. Смеху сумасшедшего. Острое лезвие с налипшей землей со свистом рассекло воздух.

Получив мощнейший удар, гулким эхом отозвавшийся в густом, предгрозовом воздухе, Могильщик отстранился и пьяно попятился назад, оглушенно размахивая руками, из которых косо вылетели ножи, один из которых полоснул-таки по ноге волком зарычавшего Муни, ожидавшего, что застал противника врасплох. Но тот устоял. После чудовищного удара наотмашь, от которого чуть погнулось металлическое острие тяжелой садовой лопаты, он стоял. И снова срывал с себя новые смертоносные лезвия.

– Да что ты такое, мать твою, – просипел Френк.

Перехватив мокрое от росы древко, он с нечеловеческим напором провел еще серию ударов, размахивая гулко разрезающим воздух лезвием наискосок, и был готов отправить послушно пятящегося противника в нокаут, когда тот внезапно перехватил лопату хваткой, которой бы позавидовало железо, и, напрягая мускулы, которым позавидовал бы культурист, надвинулся на него.

– Нет, коп. Не сможешь, – просипел капюшон. – Силенок не хватит.

– Попробуй, – стиснув зубы, проскрежетал Муни и коротко вскрикнул, когда противник стремительно перехватил руку и ему в предплечье воткнулся тонкий зазубренный нож.

– Конец, – прошипели исполосованные губы, видные под скрывающим лицо капюшоном.

– Черта с два, – прохрипел Муни и с нечеловеческим усилием навалился на противника.

Откинув голову назад, Могильщик со всей силы треснул противника по лицу, отбрасывая его на землю. Оглушенный Муни упал на спину, ощущая, как из сломанного носа густыми струями по лицу бежит кровь.

– Тебе совсем не нужно было влезать. Глупый конец.

Он начал пятиться от наступающего на него противника, торжественно замахнувшегося лезвием лопаты, которую держал над головой обеими руками, словно тевтонский меч, неуклюже загребая ладонями по влажной лесной траве. Нащупал корень. Острый, сырой и кривой, торчащий из земли, словно гнилая рука со слезающей плотью… а рядом, рядом неожиданно похолодила ладонь знакомая металлическая рукоятка. Рукоять пистолета Тандиса!

– Я сильнее! – победно захохотал Могильшик, неторопливыми, скупыми движениями упивающегося ситуацией победителя, надвигающийся на Френка словно Смерть. – Я все это видел! Я знал! Больше никаких сюрпризов!

– Да неужели, – окровавленными губами прохрипел Муни, приподнимаясь и выставляя перед собой пистолет. – А как тебе этот, говнюк?

В лесном сумраке ритмично прогрохотали выстрелы, вспышки которых осветили место драмы яркими стробоскопными вспышками. Остро пахнуло порохом. Наступившая затем тишина, оглушая, хлестко ударила по барабанным перепонкам, словно в уши натолкали ваты.

Лопата с тихим хрустом ткнулась в сырой дерн, древко качнулось и стало заваливаться в траву сломанным маятником. Иллинойский Могильщик резко замер на месте, словно наткнулся не невидимую преграду, безвольно уронив руки по швам. Из приоткрытых губ, в капюшон над которыми угодило несколько пуль, на брезент плаща и бронежилет сначала закапала, а потом все усиливающимся ручейком полилась темнеющая в сумраке кровь. Без единого звука тот, кого называли Ришаром Годэ, грузно повалился назад, на спину и остался недвижим.