Игорь Вардунас: Противостояние

Во время всеобщего ликования никто не услышал последние слова прикованного к столбу человека.

– Это еще не конец. Слышишь, Годэ, или как там тебя? Слышишь?! Это только начало!..

Майнц, Германия.

– Ну, думаю, ты – сучье охвостье! Простите, святой отец, это я не о вас думал! А все об том прохвосте, волк его заешь! А как не думать? Они же в два раза цену скидывают, ироды! В два! А я что, ломлю? Кто ломит, я?! Да ведь иначе захочу – не выйдет! Ну нету у меня возможностей таковских, чтобы дешевше товар отпускать! Святой отец, сами посудите! Мы с братом вкалываем от зари и до ночи! Рук не покладаем, присесть некогда! Сеем, пропалываем, жнем, молотим, урожай растим! Молиться тоже не забываем, как можно?! С Божьей помощью и растет. Неплохо растет. Что греха таить, хотелось бы побогаче, но по трудам и плоды, все по справедливости да милости Божьей…

А этот? Сам толстущий, как бочка, ряшка жиром затекла, глаз, и тех не видно, хуже борова, право слово! Руки видели? Вот! У меня о мозоли косу править можно, а у него ладони, как булки! Какой из него честный труженик? Хоть епитимью накладывайте, хоть плетями бить велите, но не верю я! Не может человек, палец о палец не ударивший да ни капельки пота не проливший, таким сытым быть! И овощи свои за десяток лье тащить тоже не будет! Радость ему прямо великая – цену мне сбить… Я вам как на исповеди скажу, святой отец, – тут дело нечисто! Очень нечисто! И серой пахнет… нет, нет, запаха не чую, к слову пришлось! Да, выдержаннее в словах буду… Ну так вот, этот хряк толстогузый не с добром пришел! Точно вам говорю – заразу притащат! Не приведи Господь, с их травы мор пойдет, а то и, страшно сказать, чтобы не накликать, поветрие !..

Обычное дело – заезжий торговец сбил цену на ярмарке. Вот и побежал косой Густав не в кабак заливать горе вином, как сделал бы кто другой, а, как богобоязненный христианин, к священнику, в исповедальню, дабы срочно известить о своих подозрениях. Ну и под шумок сыпануть руками Святой Церкви конкуренту соли на хвост.

Такое происходило чуть ли не каждый день. Согласно тайной энциклике папы Иннокентия Третьего, любые доносы о ереси или колдовстве с недавних пор обязаны ложиться на бумагу и отправляться в ближайший монастырь братьев-доминиканцев, которым поручено пропалывать изрядно заросшие бурьяном церковные грядки. Толку от подобных лжесвидетельств немного, за подобный навет еще ни разу никого не потащили в подвал. Вот если помимо простого сведения счетов между селянами появится что-то серьезное, тогда да, возникает вероятность, что рано-рано утром постучатся к кому-то в дверь добрые братья-доминиканцы, улыбнутся грустно и устало и отведут в поджидающую неподалеку карету цвета ночи…

– Продолжай, сын мой, – приободрил молодой священник косого. Его скрывала резная перегородка, но что исповедующийся зеленщик обильно потел – понял бы и слепой. Смрад так и разливался. Любой другой захотел бы достать платок и приложить к лицу. Но Карл сдержался и, дабы отвлечься, решил продолжить. – Так как, говоришь, зовут того человека?

– Бернаром его кличут, – радостно ответил Густав. – Как по мне, вранье это все, что он из провансальцев, – говор не ихний! Я в тамошних краях бывал – иначе говорят.

– Прошу тебя, сын мой, не растекайся мыслию по древу. Говори по существу.

– Так я и говорю, что этот сучий хвост есть еретик и колдун! Какая же зелень?! У нас что, своей петрушки и салата нету?! Да полно! А он свою прет! Да, свежая, но опять-таки – как?! Не один день ведь к нам добираться, а он ее прет аж из деревни своей, из Фожерена!

– Откуда? – незнакомое слово резануло слух и пыталось осесть в сознании.

– Из Фожерена, святой отец! Он сказал, что он оттуда и приехал! Но мыслимое ли это дело – зелень за сотню лье везти?

– Сын мой, я все понял, достаточно! – достаточно грубо оборвал исповедник бурный поток словоизъявлений.

Густав испуганно вздрогнул и замолчал.

Скомканно отпустив косому скандалисту все его грехи, Карл вышел из исповедальни. Но не через ту дверь, что вела в зал, а через потайную дверцу, за которой располагалась комната, служившая рабочим местом брату Зигмунду, слушавшему благочестивые трели горожан, торопящихся облегчить душу пред Господом. Тайна исповеди – нерушима. Но если она не выходит из круга скромных служителей церкви, нет большого греха в том, дабы излияния очередного грешника слушали сразу двое…