Дин Кунц - Интерлюдия Томаса

В любом случае в другой комнате находятся шесть мертвых людей в громоздких белых костюмах химзащиты, какие показывают в выпусках новостей, когда где-то разливается что-то химическое, или повисает ядовитое облако, или происходит что-то еще, напоминающее, что новости лучше не смотреть вовсе. Я направляю на каждого луч фонарика. Может, это не костюмы химической защиты, а космические скафандры, совсем уже воздухонепроницаемые, потому что шлемы жесткие и соединены с остальной частью костюма герметичным уплотнением. Да еще на спине баллоны, будто у аквалангистов. Если вы хотите знать, через щитки шлемов я разглядела их лица, вернее, то, что от них осталось, а осталось немного, поскольку умерли они давно. Комната с конусами показалась мне странной, но там мне ничего не грозило. С этой комнатой хуже. Эта комната — беда, и кожа у меня покрывается мурашками, а тут еще кто-то говорит:

— Джоли Энн Гармони.

Когда восемнадцатиколесник сворачивает на местную дорогу, я выхожу с обочины на проезжую часть, стараясь не выглядеть пьяным, стараясь показать, что со мной вдруг что-то случилось: то ли припадок, то ли инфаркт. Большинство людей не сочувствуют пьяному, который может их облевать, но обычно спешат на помощь к тщательно подстриженному, опрятно одетому молодому человеку, на которого совершенно неожиданно, прежде всего для него самого, обрушился жестокий удар судьбы. К сожалению, своими дальнейшими действиями я собираюсь превратить доброго самаритянина в циника.

Я не считаю себя актером. Поэтому, когда иду, покачиваясь, к разделительной полосе, представляю себе, что я — Джонни Депп в роли Джека Воробья, идущего на виселицу, когда он так красиво падает, но получается у меня, конечно же, хуже. Я валюсь на левый бок, половина моего тела на одной полосе движения, другая — на второй, с закрытыми глазами, с перекошенным вроде бы от боли лицом, в надежде, что водитель трейлера не окажется тем безответственным пьяницей, каким стараюсь не показаться я.

Шипение пневматических тормозов успокаивает меня: я точно знаю, что большая шина не раздавит мне голову. Дверца кабины открывается, до меня доносится, как подкованный сапог встает на ступеньку. Дальнобойщик спешит ко мне, и я слышу позвякивание. Предполагаю, что он не Санта-Клаус, и я слышу звон не колокольчика на шее оленя, а ключей на ремне водилы и монет в его карманах.

Опустившись на колени рядом со мной, он действительно похож на святого Николая, только побывавшего в парикмахерской по случаю летнего отдыха: роскошные усы и бородка седые, но не всклокоченные, и волосы не торчат во все стороны. Его глаза поблескивают, на розовых щеках веселые ямочки, нос похож на вишню. Живот не трясется, как пластиковый пакет с желе, но этому водителю можно порекомендовать почаще отказываться от чизбургера в пользу овощного салата.

— Сынок, — спрашивает он, — что не так, что случилось?

Прежде чем ответить, я морщусь — не от боли и не потому, что прибавляю в актерском мастерстве. Просто в его лице и голосе такая искренняя озабоченность и он кладет мне руку на плечо с такой нежностью, что у меня не остается ни малейших сомнений — я собираюсь украсть трейлер у хорошего человека. Конечно, я бы предпочел, чтобы ко мне подошел дальнобойщик со змеиными глазами, щетиной на щеках и подбородке, шрамом на лбу, жестоким ртом, в футболке с надписью «ДА ПОШЛИ ВЫ ВСЕ», со свастиками, вытатуированными на бицепсах. Но я не могу все утро выходить на проезжую часть и падать на разделительную полосу, пока не найду идеальную жертву.

Я притворяюсь, что мне трудно говорить, с моих губ срывается что-то нечленораздельное, будто язык у меня увеличился вдвое. Желаемый эффект достигнут: он наклоняется ниже и просит повторить только что сказанное мной. Я же вытаскиваю пистолет из-под свитера, вдавливаю дуло ему в живот и говорю голосом крутого парня: «Умирать тебе здесь необязательно, но выбор за тобой». Впрочем, для моего уха крутизны в голосе, словно у Микки Мауса.

К счастью, он не может отличить плохую игру от хорошей и неспособен определить по лицу характер человека. Глаза у него округляются, они больше не искрятся весельем, напоминают стакан «Севен-ап», простоявший открытым целый день. И ямочки теперь больше похожи на шрамы. Губы дрожат, когда он говорит:

— У меня семья.

Мне надо покончить с этим до того, как на дороге появятся новые автомобили. Мы поднимаемся, я продолжаю вдавливать дуло пистолета ему в живот.