Так получилось, что Софи лучшую часть дня была предоставлена самой себе, и вскоре достопримечательности Барсака ей надоели. Я старался уделять ей побольше внимания, выкраивал время, чтобы показать близлежащие замки. Особенно нравился мне Шато де Рокутейяд, весьма необычно украшенный Виолеттой де Дюк в стиле рыцарских времен, с элементами романтизма. Но и это ей скоро наскучило. Возможно, наша любовь уже изжила себя, сгорела в чрезмерной страсти, дала трещину, а детьми, которые могли бы укрепить наши отношения, мы не обзавелись.
Конец наступил, как говорится, не взрывом, а всхлипом. Ни фейерверка, ни бурных перепалок в стиле Эдварда Олби — просто медленное умирание. Однажды, придя перед ленчем в наш номер, я увидел, что Софи собирает вещи. Устав от одиночества и ничегонеделания, она решила вернуться в Лондон.
Я как-то не принял этого всерьез и сказал:
— Работу я закончу через неделю, но бросить ее я не могу. Мне заплатили, и мы тратим эти деньги на отдых.
— Отдых — это удовольствие. А тут одна тоска, — возразила Софи.
Я просто не мог осознать, что все кончится так вот нелепо, в этой душной круглой комнате. Но она все решила и не желала слушать никаких доводов. Софи была спокойна — раньше она не пользовалась эти оружием. Гнев, слезы — совсем другое. С этим я справлялся. Но откуда такая ледяная решимость? Тут я был совершенно бессилен.
— В чем дело? Тебе просто не нравится здесь? Или я что-то сказал или сделал не так? Скажи! Да оторвись ты от своего чемодана хоть на минутку, посмотри на меня!
Она нехотя повернулась.
— Тебя больше интересует работа, чем я.
— Глупости! В тебе все мое счастье! Конечно, я не всегда могу уделить тебе достаточно внимания, но это у меня в крови — каждый день садиться за стол с чистым листом бумаги. До сих пор моя работа тебе не мешала. Думал, ты будешь рада новым впечатлениям. А как прекрасно здесь кормят!
— Все это старо как мир, — ответила она.
— Что именно?
— Да все. Какое-то вымершее место.
— Значит, все из-за того, что тебе здесь не нравится? Других причин нет?
Я искал соломинку, за которую можно было бы ухватиться.
— Нет, не только из-за этого!
— Из-за чего же тогда? Ведь должна быть причина, раз ты так поступаешь. Что изменилось? Я ведь остался прежним!
Убедившись, что я ничего от нее не добьюсь, я прибегнул к последнему средству.
— Ладно, если не можешь потерпеть даже несколько дней, поезжай. — Я все еще надеялся, что она передумает. — Я совсем не хочу, чтобы ты чувствовала себя несчастной. Но что означает твой отъезд?
— А ты как думаешь?
— Все ясно как день! Если бы ты любила меня, не бросила бы все, не уехала бы без всякой причины! Твои объяснения просто бессмысленны. Ты будешь дома, когда я вернусь?
— Да.
— Зачем же тогда все это устраивать, милая?
— Сама не знаю, — сказала она и заплакала. И тут я впервые понял, что нашей любви конец.
Потом был последний мучительный ленч, и я отвез ее в аэропорт Бордо.
— Я подожду, пока объявят твой рейс.
— Не надо, прошу тебя, ненавижу долгие прощания.
Мы поцеловались. Ничего, утешал я себя, все обойдется, она приедет и позвонит, скажет, что соскучилась и что все будет по-прежнему.
Но она не позвонила. Только написала несколько строчек своим детским почерком на листочке розовой бумаги с игрушечными мишками, какими пользуются школьницы: «Мой дорогой Мартин, я долетела благополучно. Мне очень жаль, что так получилось. Ты заслуживаешь лучшего. Порой я сама себя ненавижу и хотела бы быть другой. Я всегда буду тебя любить. Ты ни в чем не виноват, это все я, но поверь, я не хотела бы причинять тебе боль. Береги себя и занимайся тем, что тебе нравится. Софи». Какие-то слова были зачеркнуты, и, даже поднеся письмо к яркому свету, я не мог разобрать, что там написано.
Я позвонил домой, никто не ответил, только мой собственный голос из автоответчика, словно издевающийся надо мной. Я звонил, наверно, раз двадцать с одним и тем же результатом. Я не мог заставить себя поверить, что это конец. Когда я вернулся в Лондон, ее нигде не было. Я прошел прямо в спальню, но не обнаружил никаких признаков ее присутствия. Я словно вернулся в дом, где кто-то умер: покойника уже нет, но вещи, которых он касался, остались — и тоже кажутся мертвыми. В ванной я заметил просыпанную пудру на раковине, перекрученный тюбик зубной пасты, пустой пакетик из-под пилюль (на него особенно больно было смотреть — видимо, когда теряешь любимого человека, плотские воспоминания мучают больше всего).
Читать дальше