Брайан Форбс - Порочные игры

В этот первый визит меня познакомили с обаятельным пройдохой — герром Отто Грубелем. Сразу после войны он сколотил состояние торговлей углем на черном рынке, а потом внушил себе, что его судьба — быть кинопродюсером. Немецкие фильмы того времени годились разве что для демонстрации халтуры — мутные сюжеты, посредственная режиссура, низкий уровень актерской игры. Грубель пригласил меня в Грюневальд, где в его доме, обставленном с показной роскошью, поселились все новоиспеченные богачи, и предложил внести кое-какие поправки в проспект сценария, купленный им во время фестиваля. Так началась моя кинематографическая карьера сценариста от случая к случаю, которого долгие годы использовали многие «грубели» — все, как на подбор, мастера нарушать обещания.

Поэтому первое, что я сделал, когда решил лететь в Москву, — позвонил старому знакомому Райнеру Мауритцу — бывшему директору производства у Грубеля. Как и многие на этой должности, Райнер умел действовать в обход обычных каналов и уже два раза добывал для меня секретную информацию, необходимую для придания достоверности шпионским романам.

— Райнер, — спросил я, когда мы обменялись приветствиями, — нет ли у тебя знакомых в Москве?

— А ты что, собрался в Москву? Потерпи пять лет, пока они не научатся готовить сносную еду. Если же ищешь острых ощущений, поезжай в Берлин. Вот где сейчас дела.

— Я ищу не острых ощущений, всего лишь информацию, и мне нужен человек, который знает там ходы-выходы.

— Это связано с твоей новой книгой?

— Нет, это личное.

— Хочешь вытащить оттуда подружку?

— Ну и зануда же ты! Там умер мой друг. Официальная версия — самоубийство. Но я не верю и намерен докопаться до истины. Вот для чего мне нужен там свой человек.

После некоторой паузы Райнер спросил:

— Этот твой друг был русским?

— Да, — солгал я, из соображений конспирации, что ли.

Он снова сделал паузу и сказал:

— Пожалуй, ты выбрал самое неподходящее время для вопросов. После путча, насколько я знаю, обстановка там очень нервозная.

— Правда? А в наших газетах пишут, что в России новая эра, эра свободы.

— Это тебе не кино, дружище. Вряд ли можно забыть сорок лет страха за одну ночь.

— Значит, никого у тебя в Москве нет?

— Я этого не говорил. Просто советую тебе действовать осторожно. Есть там у меня один человек, занимается тем же, чем я здесь. Мы познакомились, когда пару лет назад делали совместную картину.

— Он мне поможет?

— Возможно. Не могу обещать, но возможно. Жизнь, прожитая в полицейском государстве, не способствует развитию дружеских чувств.

— Как его зовут?

— Василий Голицын.

— Назови по буквам.

Я аккуратно записал его имя.

— У тебя есть его адрес или номер телефона?

— Подожди минутку, надо поискать.

Прошло целых две минуты, прежде чем в трубке снова зазвучал его голос:

— Даю тебе последний номер из тех, что у меня, есть. — (Я записал номер, повторил для проверки.) — Конечно, он мог устареть.

— Ты настоящий товарищ. Я этого не забуду.

— Слушай, когда закончишь с этим делом, приезжай сюда. Тут такое творится после падения Стены! Ты и представить себе не можешь. Так что тебя ждет приятный сюрприз. Непременно приезжай, мы здорово проведем время!

— Очень может быть. Еще раз спасибо.

— Желаю успеха, будь осторожен, дружище!

Когда я летел в Москву рейсом «Аэрофлота», у меня было такое чувство, будто я, словно сказочная стрела Зоро, никогда не доберусь до места назначения. С самого отправления меня стали донимать приступы паранойи — была ли это просто игра воображения или мой паспорт действительно разглядывали больше обычного? Войдя в самолет, я внимательно осмотрел пассажиров. В большинстве своем это были типичные бизнесмены, жаждавшие делать деньги на новом рынке для западных товаров и ноу-хау, но мне в моем взвинченном состоянии их лица казались зловещими.

В «дьюти-фри» я купил два блока сигарет, бутылку скотча и несколько флаконов духов на случай, если придется делать подношения. Помимо этого, я располагал еще путеводителем и координатами приятеля Райнера.

Во время путча я, как и большинство людей, всю неделю днем и ночью смотрел новости Си-эн-эн и, находясь в плену собственных домыслов, не мог поверить, что эти пластмассовые марионетки, так долго нагонявшие на нас страх, оказались столь недалекими. Их некомпетентность в делах, с которыми они, казалось, блестяще справлялись, явилась самым большим сюрпризом тех удивительных дней. Мы были убеждены, что Политбюро уцелеет, а КГБ кинет удавку на любого, кто на что-то надеется. Как и многие, я считал, что реформы, может, и начнутся когда-нибудь, но пойдут медленно. Престарелые роботы, казалось, будут торчать на кремлевских стенах всегда — и в дождь, и в «гласность», любуясь ядерными боеголовками дальнего радиуса действия и марширующими шеренгами Красной Армии. Но вот год назад рухнула Берлинская стена, а за ней и здание. Словно зрители, смотревшие страшную драму из партера, мы вдруг очутились за кулисами и увидели, что актеры, наводившие ужас, — простые смертные в масках, а мрачные декорации сделаны из фанеры и холста. Такие вот мысли блуждали у меня в голове, когда я впервые воспользовался скромным гостеприимством «Аэрофлота».