Иэн Бэнкс - Канал грез

Его вдова рожала в палате по соседству с той, в которой он умер. Хисако запуталась в пуповине, пришлось делать кесарево сечение; вынул ее из материнской утробы тот же хирург, который годом раньше обнаружил смертельную тень метастазов у ее отца.

Санаэ был первым ее любовником, которому она об этом рассказала. Она рассказала это в тот вечер, когда сообщила ему, что не выйдет за него замуж; она говорила, а сама плакала, думая о своем отце и о том человеке, которого убила, и еще кое о чем, о чем не рассказала Санаэ. Вид у него был несчастный, покорный, он умолял ее, как выпоротый ребенок, как скулящий пес. Она не могла смотреть на него, поэтому высказала все, что должна была высказать, стоящей перед ней чашечке кофе. Они сидели в киссатэне [58] Киссатэн — кафе-чайная (исторически), или же, в современном употреблении, кафе, где подаются только напитки. в Роппонги. Он хотел притронуться к ней, взять ее за руку, обнять, но она не позволила, из страха, что расчувствуется и согласится на его уговоры. Поэтому она отстранила его, отняла свою руку, покачала головой. Он сидел, сгорбившийся и отвергнутый, а она говорила ему, но не могла объяснить. Она просто чувствовала, что это будет нехорошо. Она не готова. Она только помешает ему. Он не должен отвлекаться от своей карьеры. Она — тут ей пришлось с трудом проглотить комок в горле, изо всех сил сдержать слезы и зло прищуриться на коричневую гущу в белой кофейной чашке — не хочет иметь детей.

Это была правда, но сказать это было труднее всего, по крайней мере тогда.

В конце концов Санаэ в отчаянии ушел, расстроенный, ничего не понимающий. Ее слезы копились на дне кофейной чашки и делали коричневую гущу опять водянистой.

Она оттягивала возвращение из Саппоро, предстоящую встречу и этот разговор до самого последнего дня перед его отъездом в Лос-Анджелес, куда он отправлялся на месяц для студийной записи.

Пока его не было, она сделала аборт, и жизнь потекла своим чередом.

Хисако Онода пробудилась от криков и переполоха, раздраженная тем, что ее сон прерван. Палуба была жесткой, утро — холодным; просыпаясь, она зевнула. Ее бил озноб, все тело болело, чесалось и ныло; на душе, как у похмельного пьяницы, было такое чувство, словно скоро придется вспомнить что-то ужасное, от чего невозможно отвертеться.

В воздухе воняло нефтью. Холмы были подернуты туманом, густые туманные облака висели над островами. Вокруг, куда ни глянь, тоже стоял туман, во всю ширину озера.

Ясно было только поблизости, за исключением палубы. Вода вокруг судна была густой, коричневой и гладкой, как при мертвом штиле. Над широкой, пересеченной трубами палубой курился пар, и через рваные просветы можно было увидеть поток нефти, образующий на своем пути к озеру грязную коричневую дугу. Судно, над которым стоял столб тумана, находилось в чистой полости, заключенной в молочную пелену. Она села, одновременно радостно взволнованная и встревоженная.

Нефть разлилась вплоть до ближних островов, до «Накодо», почти все видимое пространство было покрыто нефтью; чистая вода поблескивала где-то вдали за туманом узкой голубой полоской. Диск, подумала она; большая грязная коричневая монета толстого, блестящего, вонючего нефтяного пятна, плавающего посреди озера, как здоровенный мокрый фингал.

Она посмотрела на мостик. Теперь, когда поднялось солнце, что-либо увидеть стало труднее. Смутные движения за наклонными стеклами; два боевика высунулись из открытых иллюминаторов с правой стороны мостика — они жестикулировали и что-то кричали.

Она взглянула на носовую камеру, но та смотрела в другую сторону. Панель управления была в том же положении, в котором она ее оставила, на мостике никто не догадался выключить насосы. Позевывая и потягиваясь, она осмотрела пульт. Нет, ничего хуже этого она сделать не могла; она сделала все, что в ее силах. Проверила зажигалку, но та не работала — никакого шипения газа, и даже щелчки казались усталыми — и положила ее обратно в нагрудный карман.

Она посмотрела на небо. Слишком много тумана и слишком низкие облака, чтобы определить, какая сегодня будет погода. Может быть, день будет пасмурный, а может, и ясный, заранее не скажешь. Она вспомнила, что слышала прогноз погоды по радио как раз накануне.

Вчера! А кажется, как будто прошла неделя, целый год, вечность.

Как бы там ни было, но вспомнить прогноз она так и не смогла. Поживем — увидим. Ее опять передернуло от озноба. Какие же дураки микробы! Возможно, ей осталось жить несколько часов, и нате вам — простуда! Какой же в этом смысл?